— Совершенно справедливо. И вы можете заключить из этого, с какою осторожностью он должен приступать к делу, чтоб добиться успеха.

— Вполне понимаю, как и то, что, несмотря на очень умеренное сочувствие к самому Поблеско, вы, не колеблясь, оказываете ему усердное содействие, имея в виду и собственную месть. Меня наиболее удивляет недостаток доверия к вам с его стороны.

— Ваше замечание вполне справедливо, баронесса. Такое обращение Поблеско, тогда как он знает, что сделал со мною Мишель Гартман, удивляет меня не менее вашего. Потому-то, оскорбленный в моем самолюбии обидным недоверием человека, который не что иное и быть ничем иным не может, как моим сообщником, я приложил все старание, чтоб открыть тайну, которую он упорно от меня скрывает, и если я не успел еще вполне угадать искусно, правда, задуманный им план, все, от вывода к выводу, я узнал столько, что вскоре добьюсь и полного уразумения. Тогда-то я докажу ему, что не так легко, как полагает он, сделать из человека, подобного мне, простое орудие.

— Прекрасно рассудили, любезный господин Жейер, я нахожу, что вы дадите Поблеско остроумный урок, в котором, будь, сказано между нами, он сильно нуждается.

— Я горжусь вашим одобрением, баронесса. Однако после предварительного объяснения этого, я приступаю к шараде.

— Хорошо, говорите, я слушаю во все уши. Знаете ли, — прибавила она, смеясь, — вы теперь несколько напоминаете древнего Сфинкса, который на дороге к Фивам задавал путешественникам загадки. Занесите же надо мной лапу, грозный Сфинкс, и вещайте; я вся превращаюсь в слух и вместе с тем уповаю на ваше милосердие, что, если я не разгадаю задачи, вы не скушаете меня, как имел обыкновение делать вышереченный Сфинкс, не сбросите меня в какую-нибудь пропасть.

— Успокойтесь, баронесса, я не способен на такие чудовищные поступки с вами, — любезно возразил банкир.

— Это ободряет меня, говорите же.

— Вам известна русская история, баронесса?

— Очень поверхностно, не скрою от вас.

— Но слыхали же вы об императрице Екатерине II?

— Об Екатерине Великой я слыхала.

— У нее был любимец…

— Потемкин, все знаю, господин Жейер, говорите же загадку-то.

— Она именно и относится к знаменитому любимцу императрицы Екатерины.

— К Потемкину?

— К нему самому, баронесса. Надо вам сказать, что при Екатерине II покорили Крым.

— Я помню и это, даже у меня осталось в памяти, какую хитрость он употребил во время путешествия государыни по стране, почти совсем пустынной, чтоб представить ее монархине густонаселенною, богатою и процветающею под ее державною десницею.

— Это буквально верно, баронесса.

— Так что же?

— И загадка вся тут…

— Не понимаю.

— Уж будто и не понимаете, баронесса?

— Как! Разве Поблеско…

— Поступает, как Потемкин, да, баронесса, из других побудительных причин, разумеется, и в более скромных размерах, но сценическая постановка совершенно скопирована со знаменитого временщика.

— Да ведь это безумие!

— Не спорю, баронесса, но таков план, задуманный Поблеско. Могу вас уверить, что слова мои в строгом смысле справедливы.

— Впрочем, все возможно. Не изложили ли вы на бумаге результат ваших наблюдений, любезный господин Жейер? — прибавила баронесса, не переставая смеяться.

— Почему вы спрашиваете это?

— Мне мелькнула мысль, безумная не менее плана Поблеско, но посредством которой вы могли бы, если б хотели, блистательно отмстить ему за все его оскорбления.