— Не правда ли? — сказал Мишель. — Я вполне разделяю ваше мнение, любезный Петрус: такое затишье на поверхности изобличает скрытую под ним измену.

— Так и я понимаю это.

— Я тоже.

— И вы не открыли ничего, ни малейшего признака, хоть бы самого ничтожного, вы, Жак Остер, такой дока разгадывать хитрые уловки наших врагов? — спросил Петрус.

— Ровно ничего. Это усиливает мое беспокойство. Очевидно, что-то есть, но что? При всем старании я не могу не только понять это, но и приблизительно угадать. Одно, несомненно — все делается мастером своего дела с необычайным искусством и ловкостью. Я готов голову прозакладывать, что тут кроются штуки Поблеско.

— Признаться, мы сыграли с ним кровавую шутку, немудрено, если ему смертельно хочется отплатить нам тою же монетою.

— Надо держать ухо востро, стыдно бы потерпеть крушение в гавани, — сказал Мишель задумчиво. — Дня в два, самое большее, мы будем ограждены от всякой опасности; долг велит нам принять усиленные меры осторожности. Я убежден, что между нами закрались шпионы, которые извещают неприятеля о всех наших движениях.

— Это должно быть, — ответил Петрус, — но как прикажете открыть шпионов-то?

— Откроем с помощью Божией. Главное, не дремать и зорко смотреть за всем вокруг; слово, движение могут разоблачить нам истину.

— К несчастью, наша позиция на левом фланге колонны, которой мы служим разведчиками, невыгодна для того, чтобы действовать как следует; мы не можем подходить достаточно близко и знать все, что там происходит.

— Сегодня вечером, когда мы остановимся на ночь, я распоряжусь, — сказал Мишель, — нельзя долее слепо идти вперед. Тем хуже для тех, кто обидится, общая безопасность требует, чтоб немедленно приняты были решительные меры.

Говоря, таким образом, он переглянулся с Оборотнем.

— Позволите вы мне сделать замечание, командир? — спросил Оборотень.

— Говорите, друг мой, вашими замечаниями я всегда дорожу.

— Вы, вероятно, рассчитываете остановиться на ночь в Севене?

— Разумеется, положение этой деревни представляет большое удобство для обороны, там мы будем в полной безопасности и легко можем отбиваться, охраняя женщин и детей, стариков и раненых, которые с нами. Впрочем, мы останемся там несколько часов всего.

Оборотень покачал головой.

— Кто знает? — возразил он.

— Как кто знает? — вскричал Мишель. — Мы выступим завтра с рассветом, это верно. В особенности теперь нам останавливаться нельзя, идти надо, во что бы ни стало.

— Так-то так, командир. А касательно Севена я должен сознаться, несмотря на его сильную позицию, или, лучше сказать, из-за нее именно, селение это мне подозрительно.

— Объяснитесь лучше, приятель.

— Вы позволяете?

— Прошу, положение наше так опасно, что я не могу пренебрегать никакими сведениями, даже и пустыми, а то, что сообщите вы, уж наверно не лишено значения.

— Положительного я ничего сказать вам не могу о Севене, командир, хотя давно и хорошо знаю его; со времени войны я не был там. Я просто хочу представить на ваше обсуждение общие данные, которые считаю важными и, надеюсь, приняты будут вами в соображение.

— Говорите, друг мой, я слушаю вас с величайшим вниманием.

— Что я скажу вам, командир, быть может, ничего, а может быть, и много. Впрочем, судите сами.

— Именно, говорите.

— Итак, командир, я доложу вам, что жители Севена неотесанные горцы, честные, преданные Франции, которую боготворят, но грубые, вспыльчивые, дерзкие, по большей части контрабандисты и браконьеры, ига никакого не терпят и вечно в ссоре с местными властями; но они привязаны к своей бедной земле до того, что не могут терять из виду колокольню родной деревни даже на неделю.