Как, говорю, мы ее оттуда достанем, если тетя Паша чердак на огромный замок заперла? А Васечкин: «Ничего, говорит, надо пойти к ней, к тете Паше то есть, и попросить ключ!» Ну что ж, идея, говорю, хороша, а вот кто ее исполнять будет? А он в ответ: «Ты и будешь! Тебе она обязательно даст!» Ну тут я не выдержал: никуда я не пойду, что я, говорю, самоубийца, что ли, самому к тете Паше ходить, да еще ключ просить? Дать-то она даст, а потом догонит и еще даст!..

Тут Васечкин вскипел. «Ладно, говорит, трус несчастный! Если ты к тете Паше идти боишься, то лезь на чердак по пожарной лестнице. Там на крыше слуховое окно есть прямо на чердак, ты, говорит, через него и попадешь». А ты, спрашиваю, что, не полезешь? «Эх, вздыхает он, что бы ты, Петров, без меня делал?» Гордо так головой тряхнул и решительно направился к пожарной лестнице. Ну я, понятное дело, конечно, за ним.

Полезли мы с ним, значит, по этой лестнице вверх, только Васечкин лезет как-то странно: два шага вперед, один назад, так что никак мы не можем до крыши добраться.

Чем выше лезем, тем, чувствую, васечкинская решительность куда-то девается потихоньку. Давай, говорю, Васечкин, лезь, чего застрял? А он говорит: «Я по дороге думаю, важные проблемы решаю!»

Короче, когда мы уже почти до самой крыши долезли, он вдруг вниз глянул и говорит, что, может, и не нужно нам парусным спортом заниматься, можно и на борьбу пойти или там на бокс — это тоже спорт мужественных, а то еще того лучше — зимы дождемся и на хоккей запишемся…

Ну тут я ему и выдал: мол, трус не играет в хоккей… А он как завопит: «Это кто это здесь трус?! Сам к тете Паше идти забоялся, я из-за тебя, можно сказать, на крышу с риском для жизни лезу, и я еще трус!» И так при этом руками размахался, что и в самом деле чуть с лестницы не свалился. Если бы не я, то слетел бы точно, а так только верхом на мне оказался. Одним словом, на крышу я влез с Васечкиным на шее. Как с медалью.

Слез он с меня, и стали мы в слуховое окно протискиваться. Васечкин, тот сразу проскочил, а я, честно скажу, — с трудом; хорошо, думаю, что мы еще сегодня пообедать не успели, а то бы ни за что не протиснуться.

В общем, залезли мы на чердак, а там темно, хоть глаз выколи. Стали мы эту лохань разыскивать. Искали-искали, наверное, всю жизнь проискали, если бы Васечкин на нее в темноте с размаху не налетел.

Я вам скажу, звон по чердаку пошел кошмарный — то ли от лохани, то ли от васечкинской головы — не знаю, только до сих пор в ушах звенит. А тут еще Васечкин как заорет: «Вот она, нашел!» И вправду, висит она на гвозде и вроде бы снять ее раз плюнуть, а только когда глаза у нас уже совсем к темноте привыкли, мы увидели, что лохань к столбу, на котором висела, толстыми цепями прикручена, а цепи-то на замке… Надо же! Вот невезение, думаю, зря мы на этот чертов чердак тащились. Что же теперь-то делать? Вижу, и Васечкин задумался. А чтобы удобнее было думать, он на край этой висящей лохани уселся.

Думал-думал, очень долго думал. Я даже стоять устал и тоже рядом с ним пристроился. И тут гвоздь, на котором эта лохань висела, не выдержал, вылетел, и мы вместе с ней, то есть с лоханью этой проклятущей, па пол рухнули. А сверху на нас еще цепи упали. Полежали мы, полежали и начали от этих цепей освобождаться, как от змей — сыновья Лаокоона, про которого нам Игорь Яковлевич на уроке истории рассказывал.

Сколько это продолжалось, не знаю, только, в конце концов, освободились. И тут видим, что вместе с лоханью мы и замок сорвали, так что ничего ее уже не держит. Очень мы с Васечкиным обрадовались.