— Да, только акцент нужно делать на слове «как». К примеру, честно.

— А что такое честь перед лицом смерти' Уж извини, а ты честно убил ту женщину, которую вынес из Зеркала в кабинете?

— Этого вы тоже не поймете.

— Любимая отмазка на все случаи жизни, да? Я не способна понять, поэтому ты не считаешь нужным рассказывать. Знаешь, что я думаю, Иерихон? Ты просто трус. Ты не пользуешься словами, чтобы никто не требовал от тебя ответа. Ты не говоришь правды, чтобы никто тебя не осудил, и Бог...

— ...не имеет к этому отношения, и...

— ...запрещает тебе сблизиться со мной...

— ...да плевать я хотел на осуждение...

— ...и я не против заняться с тобой сексом...

— ...я не пытаюсь заняться с вами сексом...

— ...не только в данный момент. Я хочу сказать...

— ...это все равно невозможно, поскольку мы бежали. И я совершенно не понимаю, почему мы побежали, — раздраженно сказал Бэрронс. — Но на бег перешли вы, и вы же остановились.

— ...что не против обрушить стену между нами и посмотреть, что получится. Нет, ты такой трус, что называешь меня по имени, только когда я на грани или когда ты уверен, что я настолько не в себе, что не запомню этого. Слишком уж толстую стену ты возвел между собой и тем, кто тебе не нравится.

— Это не стена. Я всего лишь четко обозначил для вас границы. И я не говорил, что вы мне не нравитесь. «Нравиться» — это слишком детское слово. Посредственностям что-то может нравиться. Вопрос звучит иначе: смогу ли я без этого жить?

Я знала ответ на этот вопрос, и он мне не нравился.

— Ты думаешь, мне нужно объяснять, где проходят границы? А ты свои границы знаешь? Как по мне, они у тебя слишком подвижны и таинственны.

— Это вы спорите по поводу того, как нам друг друга называть.

— А как ты называл Фиону? Фиа! Очаровательно! А как насчет той птички из «Касабланки», которую мы видели в ночь встречи с таинственным МакКейбом? Мэрилин!

— Поверить не могу, что вы запомнили, — пробормотал Бэрронс.

— Ее ты называл по имени, хотя она тебе не нравилась. Но я для тебя «мисс Лейн».

— Я понятия не имел, что ты поведена на именах, Мак! — прорычал он.

— Иерихон, — прорычала я в ответ и толкнула его.

Он поймал мои запястья одной рукой, так, чтобы я не могла снова его ударить. Это меня разозлило. Я боднула его головой.

— Я думала, ты умер ради меня!

Бэрронс толкнул меня к стене и прижал мое горло предплечьем.

— Ну а это-то каким хреном относится к делу?

— Ты не умер. Ты мне соврал. Ты просто решил подремать, а я осталась на утесе с мыслью, что убила тебя!

Он сузил глаза, вглядываясь в мое лицо.

— О, я понял. Вы считали важным тот факт, что я умер за вас. Решили обрядить это в романтические одежды? Слагали сонеты о моей великой жертвенности? Вам от этого становилось легче? Мне нужно было умереть, чтобы вы меня увидели? Да очнитесь же, мисс Лейн! Смерть явно переоценивают. Человеческая сентиментальность превращает смерть в величайший акт любви. И это самая большая в мире чушь. Умереть за кого-то легко. Тот, кто умер, уходит. Просто и ясно. Игра окончена. Конец боли. Алине повезло. А вы попытайтесь ради кого-то жить. Пройти через все — хорошее, плохое, сложное, легкое, радость, страдание. Вот что тяжело.

Алине повезло. Я тоже так думала и стыдилась этих мыслей. Я ударила Бэрронса так сильно, что он поскользнулся на гладком черном мраморе и начал падать, а меня вдруг охватил ужас. Я больше никогда не хотела увидеть, как он падает, поэтому схватила его за руку, и мы оба оказались на полу, на коленях.

— Будь проклят, Иерихон.

— Поздно, девочка-радуга. — Он схватил меня за волосы.