Когда академик Александр Яковлев отмечал свое семидесятипятилетие, Примаков, разумеется, приехал к нему на работу. Все ушли, оставили их вдвоем за накрытым столом. Примакову предстояли трудные переговоры с директором-распорядителем Международного валютного фонда Мишелем Камдессю. Это не помешало ему произнести несколько тостов и выпить за здоровье юбиляра энное число рюмок водки — без ущерба для сложных отношений России с Международным валютным фондом.

Двадцать пятого декабря 1998 года, на следующий день после того, как Государственная дума в первом чтении утвердила проект представленного правительством бюджета, Примаков в девять утра приехал в здание «Известий» на Тверской, чтобы поздравить Станислава Кондрашова с семидесятилетием. Попил с ним чаю, посидел часок и только после этого поехал в правительство, где его ждала встреча с президентом Белоруссии Александром Григорьевичем Лукашенко.

Если он кому-то поверил, сложились дружеские отношения, тут хоть что — даже если человека снимали с должности, с грязью мешали, — Примаков к нему не менялся. Он продолжал созваниваться с этим человеком, встречаться. Один из политиков, чье имя не так давно гремело, а теперь почти забыто, лишенный должностей и, кажется, вообще работы, говорил о Примакове:

— Я оценил, какой он хороший товарищ. Когда он бывал в наших краях, то заходил и ко мне. Это всегда приятные встречи. Примаков широких взглядов человек. Чужое мнение принимал и уважал — так мне, во всяком случае, кажется. Веселый, искренний, жизнерадостный человек. С ним было легко.

Дружить по-примаковски означало не только троекратно лобызаться и поднимать рюмки за здоровье друг друга. Он бережно хранил память об ушедших. Обычно люди в жизненной суматохе теряются. А он — нет. Он всегда оставался близок с семьями тех, кто ушел. Для него это было очень важно.

Маргарита Максимова, вдова академика Иноземцева, рассказывала:

— Моя внучка буквально погибала. В больнице, где она лежала, не оказалось нужного детского врача, а надо было срочно откачать гной. И ее никак не могли перевести в детскую клинику. Я не выдержала и позвонила с просьбой о помощи помощнику Примакова Роберту Вартановичу Маркаряну. Евгений Максимович был тогда в Верховном Совете и возглавлял Совет Союза. Через пятнадцать минут больница получила указание немедленно связаться с детской клиникой, ребенка отправили туда, выкачали гной и спасли. Я благодарна ему по гроб жизни.

Евгений Максимович сохранил всех своих друзей, в том числе еще со школьных времен. И какую бы должность он ни занимал, это ничего не меняло в его отношении к друзьям. Он прошел с ними по жизни, ничего не растеряв.

— У нас есть свой кодекс дружбы, — говорил Леон Они-ков. — В дружбе не имеет значения ни нация, ни религия. Возраст надо почитать — больше ничего. Вот это всё Примаков впитал с детства.

Повсюду, где он был, он заводил дружбу с людьми, крепкую, надолго. В ИМЭМО его другом стал Григорий Морозов, бывший муж Светланы Аллилуевой. На радио — Вениамин Попов, Гелий Шахов, Бабкен Серапионянц, Валентин Зорин. В «Правде» — Томас Колесниченко.

— Один человек уверял меня, что политика и дружба несовместимы, — продолжал Оников. — Я ответил ему: брось политику, несчастный, займись дружбой! У нас могут быть разные взгляды, свои симпатии и антипатии, но дружбе они не помеха.

— Его трудно было дома застать, — рассказывала Маргарита Максимовна Иноземцева. — В субботу вечером он на дне рождения у кого-то из друзей, в воскресенье утром поехал в больницу товарища навестить, потом на кладбище помянуть кого-то из ушедших. Он был щедр на дружбу и поэтому постоянно окружен людьми. Мы ездили с ним в Грузию. Он в Тбилиси по двору ходил, где вырос, его там все помнили. Он собирал старых знакомых.