Изменить размер шрифта - +
Но в нем был стальной стержень. И если он в чем-то был убежден, согнуть его оказывалось нельзя. Сломать можно, согнуть нельзя. В его жизни были нелегкие политические испытания. Он в журналистские годы и позже оказывался просто в опасных ситуациях. И проявил себя так, как полагается проявить себя настоящему мужчине.

— Я постоянно сравниваю Евгения Максимовича со своим мужем, — говорила Лилиана Бураковская. — У них много общего. В критические минуты у таких людей проявляются те же черты, что и в обычной жизни, — мужество, стойкость. Что касается мелких неприятностей, то они — над этим. Они не опускаются до сплетен, до выслушивания сплетен. Он не нытик, как и Владимир Иванович, который часто скрывал от меня неприятности. На них писали доносы, они спокойно это переносили. Если человек знает, что он прав, он всё перенесет. И они не злобились. Это особое воспитание. Они знали, что они правы, они были уверены в себе и не боялись потерять кресло. Вот Владимир Иванович — директор института, лауреат; казалось бы, живи спокойно, оперируй. А он видел, что в Академии медицинских наук застой, не занимаются наукой, не думают о прогрессе отечественной науки. Он написал резкое письмо, выдвинул разумные предложения и подвергся невероятным гонениям… В чем его только не обвиняли. Придумали, что он ребенка, еще живого, отправил в морг.

Евгений Максимович был очень интеллигентным человеком, в старом понимании этого слова. Он был воспитанным человеком, а воспитание помогает человеку понять, как поступить, чтобы не уронить свое достоинство…

— Что Примаков больше всего не любил? — спросил я Валентина Зорина.

Он ответил не задумываясь:

— Предательства. Правда, он — человек везучий в этом плане. Он очень мало с этим сталкивался. Но это стопроцентно неприемлемое качество, какими бы мотивами — политическими, неполитическими — оно ни мотивировалось. Предательство со стороны друга, сподвижника — это для него более чем смертный грех. И он этого не прощал и не забывал, хотя вообще-то он был незлопамятный. Он не мог обидеть. Он находил какую-то форму отказа, чтобы человек ушел не разобиженный и не со слезами на глазах.

— Если дружба входила в противоречие с интересами дела, что он выбирал?

— Бог его избавил от таких коллизий. Его друзья — они же и единомышленники. Кроме того, Евгения Максимовича его друзья очень любили. Поэтому и под ножом не сделали бы ничего такого, что поставило его перед выбором — личные интересы или интересы дела.

Примаков обладал редким сочетанием двух качеств — с одной стороны, серьезный, с другой, как принято говорить, — компанейский, жизнелюбивый.

— Он отводил душу в общении с друзьями, — говорила Татьяна Самолис. — Количество людей, с которыми он общался, невероятно. Он словно и не уставал. После тяжелого рабочего дня, вместо того чтобы домой и к телевизору, отдыхать, он в театр или к друзьям. Он и театр знал, и поэзию, и в искусстве разбирался. Человек разносторонних интересов. Он засыхал, если лишался общения. Он подпитывался от друзей. Ум у него был цепкий, неленивый, он быстро всё схватывал. И Примаков — не из тех, кто уверен, что только он один может всё сделать правильно. Он своим заместителям полностью доверял — если бы не доверял, сменил. И потому вечера посвящал встречам с друзьями, светской жизни. Он выстраивал себе недельный график работы и включал в него разные встречи. Уж кого мы там только не видели — и политиков, и писателей, и поэтов, и наших, и иностранных, кого угодно…

Леон Оников рассказывал:

— Чаще всего мы собирались у Володи Бураковского, пока он был жив. Два-три раза в неделю созванивались вечером, встречались у него в институте. Выпивали. И в длинной ванночке, в которой дезинфицировались шприцы, варились сосиски.

Быстрый переход