Опустились сумерки, создавая вокруг трепетную атмосферу зимнего вечера. Шепчущий Дождь бросила встревоженный взгляд на мальчика: он дрожал от холода, губы его посинели. Было ясно, что Маленький Гром не выдержит эту зимнюю ночь на открытой всем ветрам скале.

– Гимеване, – чуть слышно произнес он, стуча зубами, ее имя.

Девушка укутала мальчика своей шалью, связав ее концы у себя на плечах, так что получился мешок, и стала осторожно спускаться вниз, с трудом сохраняя равновесие: слишком легким и тонким было ее тело. Однако руки и ноги Шепчущего Дождя оказались достаточно сильными и упругими. Племя шони часто кочевало с места на место, и женщинам приходилось переносить грузы наравне с мужчинами.

Наконец Шепчущий Дождь остановилась, вслушиваясь в зимнюю тишину леса и настороженно всматриваясь в пространство перед скалой. Не заметив ничего подозрительного, девушка продолжила спуск, цепляясь руками и ногами за выемки в песчаном грунте. Была уже ночь, когда она ступила на твердую землю. От страшного напряжения из раны на ноге опять пошла кровь, но Шепчущий Дождь даже не заметила этого, поглощенная созерцанием ужасного зрелища разгромленного лагеря.

От жалких остатков разрушенного временного пристанища к небу тонкими лентами еще поднимался дым. Лагерь походил на поле битвы, усеянное темными, неподвижными телами убитых. Вот сводная сестра Меласса, ее муж Скотт… Девушка с трудом подавила приступ тошноты.

Узнав тело своего отца, она начала тихо проклинать Мачмелито, духа Зла. В черной сгущающейся ночи голова Кунаху представляла собой кровавую массу: охотники сняли с него скальп, переняв этот обычай у самих индейцев.

Девушка с проклятиями склонилась над телом матери. Казалось, Эми Паркер умерла так же мирно, как и жила. Тонкая лента запекшейся крови, словно ожерелье, обнимала ее горло, руки – сложены на груди, лицо – спокойно.

Шепчущий Дождь опустила Маленького Грома на землю, недалеко от распростертых тел, рядом с остатками хижины, которые хоть немного защищали от резких порывов зимнего ветра.

Нужно было действовать быстро и решительно, не давая волю чувствам. Девушка довольно легко развела костер, нашла в тлеющей куче пепла несколько живых угольков, положила их в глиняный черепок и поставила перед убежищем, затем подожгла обрывки тряпок и сухие кусочки коры.

Укутав Маленького Грома рваным одеялом, Шепчущий Дождь приказала ему:

– Сиди здесь. Я принесу тебе что-нибудь поесть.

Когда же она вернулась с куском чудом сохранившейся вяленой оленины, то обнаружила, что мальчик уже уснул. Слезы высохли на его лице, оставив грязные следы. У девушки на миг перехватило дыхание от жалости к малышу. Без сомнения, он все понял. Правда, Маленький Гром был еще слишком мал, чтобы осознать, что происходит, но он явно знал, что все кончено, все.

Шепчущий Дождь прикоснулась к своей щеке пальцы остались сухими. За все время она не проронила ни слезинки, и даже теперь, когда можно было, не опасаясь, дать волю горю, она не могла плакать.

Годы сражений с воображаемой слабостью словно лишили ее слез.

Тяжело вздохнув, девушка вернулась в главную часть лагеря, стараясь не думать о том, что ей предстоит сделать. Иначе не удастся отрешиться от искореженных лиц, безжизненных рук, зияющих пустотой глаз… Шепчущий Дождь готовилась проводить в последний путь свою семью.

Девушка работала до изнеможения, пока не перестала чувствовать зимний холод от усталости. Она переносила тела в болотистое место, где весной земля превращается в жидкую грязь. Не имея инструментов, чтобы вырыть настоящие могилы, Шепчущий Гром решила предоставить самой земле возможность поглотить родных.

С помощью шали она старательно очистила любимые лица, которые когда-то смеялись вокруг семейного костра, расплела косы, пожалев, что под рукой нет желтой и красной краски, чтобы нарисовать на лице траурные полосы, затем накрыла тела обожженными и окровавленными кусками ткани и положила в ногах у каждого по плоскому камню.