Толпа одобрительно загудела. Мария попыталась переубедить индейцев, но их оказалось невозможно смягчить. Она знала, что если добровольно не согласится остаться у шони, Люк умрет, но не бросит ее. Поэтому нужно было сделать так, чтобы он поверил, что все произошло по ее воле. От этого сейчас зависела жизнь Люка.

Мария помогла ему промыть и перевязать раны, ни разу не позволив себе подумать о том, что, возможно, видит любимого последние минуты, но дав клятву вернуться к Люку.

Когда он собрался, Мария взяла обеими руками любимое лицо, вглядываясь в каждую его черточку, линию, изгиб.

– Я остаюсь здесь, Люк, – наконец произнесла она со спокойной твердостью.

Люк отшатнулся, словно Мария ударила его, и с побелевшим лицом прошептал:

– Мария…

– Это мои люди, – торопливо ответила девушка. – Мне не хватает их, как не хватает свободы, песен, обрядов, чувства принадлежности…

– Но ты принадлежишь мне! – почти закричал Люк.

«Да, да!» – вторило ее сердце, но она лишь моргнула, чтобы смахнуть непрошеные слезы, впервые в жизни навернувшиеся на глаза.

– Пожалуйста, Люк! Я так решила!

– А что же будет с нами? – встряхнул ее за плечи Люк. – Я ведь не притворялся, когда прошлой ночью женился на тебе по обряду твоих предков. Ты моя жена, черт возьми!

Мария опустила глаза:

– Нам было легко мечтать там, в зарослях, Люк. Если бы я вернулась в Лексингтон, все сложилось бы по-другому. Твоя семья, люди в городе – они не примут меня.

– Но…

– Это мой выбор. Пожалуйста, смирись с ним, почти дрожа от горя и отчаяния, Мария поцеловала его в щеку. – Уходи, Люк, увози домой сестру.

Запустив в волосы пятерню так хорошо знакомым Марии растерянным жестом, он посмотрел ей в глаза долгим пристальным взглядом. Неожиданно его лицо стало жестким:

– Наверно, я ошибся в тебе. Я оказался круглым дураком и поверил всему, что ты мне говорила.

С этими словами Люк резко повернулся, помог Ребекке взобраться на лошадь, затем сел сам.

Мария стояла неподвижно до тех пор, пока всадники не скрылись за поворотом дороги, ведущей в Кентукки. Но как только они исчезли из виду, девушка упала на колени и дала волю слезам. Она словно хотела выплакать все, что накопила за свою жизнь. Слезы свободно бежали по ее щекам, смачивая пыль, по которой Мария беспомощно била кулаками.

Они находились уже в двух днях езды от Лексингтона, а Ребекка по-прежнему оставалась для Люка такой же чужой, как и в индейской деревне. Поначалу это не имело значения: Люка мучали раны. Плечо плохо заживало, и он то и дело впадал в забытье, бессильно роняя голову на грудь.

Кроме того, Люка постоянно преследовал образ Марии. Ночами, лежа без сна, он истязал себя мыслями о ней, вспоминая их любовь, нежность Марии и ее стеснительность, уступившую затем место такой сладкой страсти, что было больно даже думать об этом.

В отчаянии сжимая кулаки, Люк не уставал спрашивать себя, как могло случиться, что девушка отвернулась от него? Впервые в жизни Люк отважился доверить кому-то свое сердце, которое так безжалостно разбили. Он чувствовал себя опустошенным и прогнившим, как старое погибшее дерево.

«Что ж, так лучше», – уговаривал себя Люк: пустая раковина не истекает кровью. Ночью, устраиваясь на отдых, он постарался выбросить из головы образ Марии. Ребекка ничем не могла ему в этом помочь. Она равнодушно сидела у костра, жевала сухарь и наблюдала, как брат возится с костром и чистит лошадей.

Лес стоял безмолвный. Это было время между дневным пением птиц и ночными криками сов и волков.

Люк пил кофе, сваренный им на костре, и наблюдал за своей сестрой, которая читала потрепанную Библию, накручивая на палец грязную кожаную ленту для волос.