Рурк тихонько присвистнул.

– Новая нация, – спокойно произнес он, обдумывая новость. – Я полагаю, это делает нас гражданами… – Рурк помедлил, подбирая слово.

– Американской республики, – подсказала Женевьева, повторив использованное в газете выражение. – Теперь мы – какая-то дурацкая республика.

Девушка прислонилась к стволу платана и прочитала Рурку всю статью. Судя по всему, события принимали нешуточный оборот. Около Чарлзтауна патриоты посадили на мель три британских фрегата и теперь удерживали в руках весь город. А в далеком Нью-Йорке кучка повстанцев свергла с пьедестала статую короля Георга и отправила ее на переплавку, чтобы вооружить Континентальную армию.

Все это казалось таким странным: где-то совсем рядом люди сражались и умирали за дело, которое и Женевьева, и Рурк едва понимали.

Постепенно война добралась и до Дэнсез Медоу. Таверна «Доспехи короля» стала называться «Таверной свободы», а немногочисленные сторонники Британской короны куда-то поспешно уехали из деревни. Кроме того, люди постепенно научились обходиться без британских товаров. Женщины на посиделках теперь вязали повязки для армии.

Время от времени кто-нибудь из молодых людей покидал Дэнсез Медоу, готовый с оружием в руках защищать свои права. Они уходили, пышущие силой и свежестью, а возвращались из армии через несколько месяцев с изможденными лицами, упорно не желая рассказывать о реальностях войны: о бесконечных, кажущихся совершенно бесцельными, маршах, о дымных битвах, о страшных потерях. Но некоторые из них так больше и не вернулись обратно.

Женевьева с головой ушла в работу на ферме, экономя каждую монетку, чтобы как можно скорее расплатиться с кредиторами. К тому же, один из них – Генри Пиггот – сделал свое присутствие весьма ощутимым, купив ферму старого Паркера.

Только Рурк Эдер, казалось, совершенно забыл о долге. Но Женевьева помнила о нем каждое мгновение и, несмотря на признательность, не чувствовала себя спокойной.

Наступило Рождество. Не обращая внимание на ледяной ветер, девушка решила отправиться к Рурку, завязав в пояс немного монет – первый взнос в счет уплаты долга. В подарок Хэнсу она взяла маленький мешочек с раковинами, собранными в Йорктауне.

Рурк встретил ее в гостиной, возле уютно потрескивающего камина. Прежде чем Женевьева успела что-либо сообразить, он снял с нее накидку, перчатки и принялся энергично растирать замерзшие руки. Она в замешательстве вырвалась и полезла за кошельком, однако Рурк даже не позволил открыть его.

– Ты не должна расплачиваться со мной последними деньгами, – решительно заявил он, опуская глаза. – Боже мой, сегодня Рождество, а у тебя на уме только дела.

– Я не хочу, чтобы на мне висел этот долг, – настаивала девушка, снова доставая кошелек.

Рурк бросил на нее полный ярости взгляд:

– Черт возьми, Женевьева, о чем ты говоришь? Разве это разговор друзей? Наверное, твое сердце спрятано в бухгалтерской книге!

Испуганная этой неожиданной вспышкой гнева, девушка отвернулась, избегая встречи с сердитыми глазами Рурка. Чувствуя, что краснеет, она призналась себе в правоте его слов. Действительно, последнее время в ее жизни не было ничего, кроме цифр: сколько бочек табака нужно отвезти на пристань и отправить вниз по реке, сколько фунтов семян можно оставить себе, суммы, которые необходимо выплатить Ферту, Пигготу и Рурку… Однако Женевьева не раскаивалась в том, что занималась этим, пытаясь удержать свою ферму на плаву.

Девушка молча опустилась на колени рядом с Хэнсом, который играл на полу, и протянула ему мешочек с раковинами.