Итак, имелась Синтия, красивая девушка, пойманная в ловушку бесконечного рабства. Впереди несчастную ждали долгие тоскливые годы даже без надежды на избавление путем удачного брака, поскольку сводные сестры ни под каким видом не собирались выпускать ее из дому, пока она не сделается старой девой или по крайней мере до тех пор, пока сами не выйдут замуж, что было практически то же самое.

А потом, когда мачеха с сестрами уехали на бал и Синтия сидела дома одна и плакала у очага (она много плакала в те дни, хроническая депрессия, знаете ли), комната внезапно наполнилась крохотными мерцающими разноцветными огоньками, и девушка услышала слова, навсегда изменившие ее жизнь:

– Держись меня, детка, и ты далеко пойдешь.

Теперь Синтия медленно шла вперед, не отрывая глаз от Принца, слегка покачивая бедрами при ходьбе, точно так, как учила Эсмеральда. Она держала плечи отведенными назад, отчего ее груди приподнимались и выпирали, подчеркивая тщательно выверенную глубину выреза.

– Путь к сердцу мужчины начинается у него ниже пояса, – учила крестная. Она также придирчиво подбирала наряд на бал, и кое-что, девушка не могла не признать, смотрелось просто сногсшибательно.

Синтия продолжала идти к Принцу, не отрывая взгляда от его спокойных голубых глаз. («Смотри ему в глаза, дорогая. В глубине души все эти мужланы – безнадежные романтики».) Когда она приблизилась к Прекрасному, то не остановилась для реверанса, а медленно подняла руки. Его высочество раскрыл объятия, и Золушка заключила себя в них, продолжая смотреть на него и прижавшись к нему всей длиной своего ласкающего взор тела. Теперь ее губы оказались всего в нескольких дюймах от его губ.

– О мой Принц, – прошептала она.

– О моя леди, – прошептал Прекрасный.

– О мой желудок, – пробормотала Энн.

– Чш-ш-ш, – прошипела Аврора. Она холодно и неподвижно, словно окоченевший труп, уставилась куда-то мимо Золушки.

– С тех пор как я потерял тебя на балу в ту ночь, я словно брел по пустыне без воды и помощи, – проговорил Принц. – Вокруг не было ничего живого, лишь шуршание мертвых песков и немолчный стон ветра, повторяющий твое имя. Теперь будто оазис внезапно открылся передо мной, и воды любви хлынули из скрытых источников.

– С тех пор как я оставила тебя на балу, – прошептала Синтия, – солнце не вставало для меня, лишь беспросветные ночи, словно волки, рыскали и рычали у меня под дверью, а зябкий ветер запускал ледяные пальцы мне в грудь, чтобы сдавить мое сердце холодной безжалостной хваткой. Теперь словно теплые вешние ветры подули там, где прежде лежало только замерзшее поле.

Она могла продолжать в том же духе довольно долго, поскольку крестная заранее исписала гору бумаги подобным добром и заставила девушку выучить все наизусть. Прекрасный и сам оказался в состоянии ответить несколькими впечатляющими романтическими строчками, весьма неплохими, подумала она, если это и впрямь экспромт. Лишь одно обстоятельство омрачало ее радость: ей все время приходилось касаться мужского тела. У нее словно мурашки по коже пробегали. В ночь после первого бала Синтия пожаловалась Эсмеральде.

– Знаю, дорогая, – ответила фея-крестная. – Мужчины – такие противные создания. Но очень важно, чтобы ты вытерпела это. Непременно продолжай делать вид, будто ты наслаждаешься и даже поощряешь его ласки. Это краеугольный камень всего плана.

– Но когда я отправлюсь с ним в постель, разве на следующее утро он не испытает ко мне отвращения? Я слышала, что именно так с ними и происходит.

– Некоторые мужчины действительно таковы, – признала Эсмеральда. – Но не Прекрасный. Он слишком порядочен.