Я поворачиваюсь, прижимаясь спиной к стене и сползая на пол. Не то чтобы я не привык, что все меня обсуждают – черт возьми, мои достоинства и недостатки порой обсуждают прямо в моем присутствии. Но это… тут все иначе.

Хуже.

– Помните тот праздничный школьный спектакль, в котором участвовал Генри? Последнее Рождество с мамой и папой… и у него была главная роль. Скрудж, – Николас смеется.

– Смутно припоминаю. Я ведь не была на спектакле.

– Я тоже. Но папа рассказывал. Они волновались, что, если я тоже пойду на спектакль, пресса, учителя Генри и одноклассники будут крутиться вокруг меня, и Генри потеряется. И они были правы, – стул скрипит, когда брат меняет положение. – Генри всю жизнь провел в моей тени. Теперь он на передовой, в центре внимания, прямо в ослепительном свете прожектора. Конечно же, он немного щурится. Ему нужно немного времени, привыкнуть.

– У него нет этого времени.

– Вы же не собираетесь умирать в ближайшее время? – шутит Николас.

– Конечно же нет. Но мы оба знаем, случается всякое. Он должен быть готов. Ты не понимаешь, Николас.

– Я прекрасно понимаю. Возможно, я – единственный, кто понимает.

– Нет, не понимаешь. Тебя готовили к тому, чтобы занять трон, с тех пор, как ты только начал ходить. Вокруг тебя происходила тысяча вещей, которых ты даже не понимал и не замечал. То, как к тебе обращались другие, то, как с тобой беседовали, чему тебя обучали и как. Генри за целую жизнь этого не наверстать.

– Это ему никогда не удастся, если вы сломаете его, – резко возражает Николас. – Если целой тысячей вещей вы будете подкреплять у него чувство, что что бы он ни делал – никогда не будет достаточно. Что он ничего не сумеет сделать правильно.

Некоторое время царит тишина, а потом бабушка тихо спрашивает:

– Знаешь, что самое худшее в старении?

– Эректильная дисфункция? – сухо уточняет брат.

– О, об этом можешь не беспокоиться, – очень сухо отвечает бабушка. – Это генетика, а твой дед был могуч, как жеребец, до самой смерти.

Я пытаюсь не ухмыляться. Как говорят американцы, полезешь к быку – напорешься на рога.

– Понятно, – брат улыбается. – Шерри больше не подливаю.

– Самое худшее в старении, – продолжает бабушка, – это знать, что скоро тебе придется покинуть тех, кого ты так любишь, и им придется справляться без тебя. И если они не будут готовы… если будут уязвимы… это ужасные перспективы.

Наступившую тишину нарушает только треск огня.

А потом королева решительно заявляет:

– Они сожрут Генри заживо. Если он будет вести себя так же, как сейчас, то потерпит сокрушительное поражение.

Моя грудь сжимается так тесно, что, кажется, кости вот-вот треснут.

– Этого не будет.

– Откуда тебе знать, – резко отвечает она.

– О, я прекрасно знаю! Иначе бы не отказался от трона.

– Что?

– Не поймите меня неправильно – я бы не женился ни на ком, кроме Оливии, даже если бы пришлось ждать всю жизнь, пока не будут изменены законы. Но я бы не отказался от трона, если бы не знал: Генри будет не просто хорошим королем. Он будет лучшим королем, чем когда-либо мог бы стать я.

На мгновение у меня перехватывает дыхание. Не могу дышать. Я в таком шоке от слов брата, словно из легких выбили воздух. Бабушка тоже, судя по ее шепоту.

– Ты в самом деле в это веришь?

– Всем сердцем. И, признаюсь, меня печалит, что не верите вы.