Всадник, подъехав вплотную, лошадью потеснил Геррода:

— Что, думаешь, напугало мертвеца на болотах, Йорг? — Сэйджес говорил убежденно, ни тени сомнения.

— Я. — Хватил через край, заведомо не веря тому, что сказал.

— Злой мальчишка? — Сэйджес покачал головой. — Мертвец узрел более темную силу в твоем сердце.

— Нет, он испугался меня.

— Не отвергай мою защиту. Ты можешь достичь таких высот, о которых даже не мечтаешь.

Меня стала одолевать легкая сонливость, я почувствовал себя неуверенно в седле.

— Ведьмак — повелитель сновидений, — произнес мрачный голос у моего плеча. — Ведьмак — повелитель сновидений.

Нубанец вскинул арбалет, мускулы на черной руке напряглись.

— Я узнал тебя, ведьмак из снов, и твоя магия не подействует на мальчика.

Сэйджес отпрянул, знаки, вытатуированные на лице, съежились.

Одолевавшую сонливость как рукой сняло.

— Ты — это он. — Вспышка озарила мое сознание, расставив все по местам. — Ты отправил братьев в тюрьму отца. Послал охотника убить меня.

Я ухватился за арбалет нубанца, вспомнив, как тот забрал его у охотника в сарае грозовой ночью. Охотника-ведьмака.

— Ты послал охотника убить меня. — Остатки магии окончательно развеялись. — Теперь твое оружие в руках моего охотника.

Сэйджес повернулся и поспешил к воротам замка.

— Молись, чтобы не застал тебя здесь по возвращении, язычник, — тихо произнес ему вслед. Если он меня услышал, то, может, последует моему совету.

Мы ни разу не обернулись на город.

Дождь застал нас на равнинах Анкрата и преследовал всю дорогу на север к гористым границам с Геллетом. Не единожды в пути случалось промокнуть, причем дожди, как только мы покинули земли отца, стали такими холодными, что пробирали до костей. Но это никак не отразилось на аппетите Барлоу и нраве Райка. Барлоу наяривал так, словно бросал вызов каждой порции жратвы, а Райк брюзжал, казалось, из-за каждой упавшей дождевой капли.

По моему приказу отец Гомст исповедал всех братьев. После того как Красный Кент рассказал, чем занимался и почему его так прозвали, Гомст попросил освободить его от этих исповедей. А после нашептывания Лжеца он стал умолять об этом.

Дни сменяли друг друга. Длинные однообразные дни с холодными ночами. Я проводил их в мечтах о Катрин, вспоминая ее лицо, даже мелькнувшую жестокость в глазах. По вечерам мы подкреплялись варевом Гейнса — он умудрялся делать его разнообразным. Толстяк Барлоу взвалил на себя уход за лошадьми, проверял их копыта и щетки. Причем делал это всегда тщательнейшим образом. Возможно, так он отрабатывал свое излишнее обжорство, но, сдается мне, дело заключалось в его нездоровой боязни остаться без средства передвижения. Мы продвигались все дальше, в лишенные растительности горы. И вот дождались — дождь прекратился. Лагерь мы разбили на высокогорном перевале, я присел рядом с нубанцем полюбоваться закатом. Нубанец, склонившись над арбалетом, нашептывал ему на родном языке древние тайны.

Дня два пришлось вести лошадей под уздцы по отвесным склонам, оказавшимся слишком крутыми и каменистыми. Здесь могли скакать разве что горные козлы.

Перед входом в Ущелье Левкротов возвышалась огромная колонна, обхватом ярда в два. И раза в два она была выше самого ущелья. Верхушка обломана, не иначе постарался какой-то гигант. Осколки разбросаны повсюду. Колонна испещрена письменами — похоже, латинскими, но еле различимыми, прочитать почти ничего не удалось.