Национального единства не было. Нидерланды, которыми правил Филипп, теперь поделены между четырьмя странами – Голландией, Бельгией, Люксембургом и Францией. Те Нидерланды охватывали территорию от Дюнкерка, Арраса и Камбре на западе до нынешнего Великого Герцогства Люксембургского на юге. Во времена Вильгельма эта территория формально считалась частью Священной Римской империи, но это странное политическое образование существовало только в воображении, а в действительности на него никто не обращал внимания. Даже единого языка в семнадцати провинциях не было: в десяти из них говорили по-голландски, в шести по-французски, а семнадцатую, Фландрию, эти языки делили между собой. Французский был языком двора и правительства, и раньше это не вызывало ни малейшего недовольства у говорившего по-голландски большинства.

Сильный местный патриотизм и торговое соперничество между городами постоянно вызывали в Нидерландах волнения, но за несколько предыдущих лет в этих беспорядках произошли зловещие изменения. Капиталистическая революция преобразовала Нидерланды раньше, чем все остальные страны Европы. В прошлом Нидерланды были страной соперничающих городов, из которых каждый был самостоятельным обществом с гильдиями, привилегиями и учениками. Теперь по крайней мере Юг Нидерландов был индустриализованной страной с многочисленным и растущим в числе пролетариатом, и руководили этой страной не торговцы, а владельцы мануфактур и финансисты. Угольные шахты и железные рудники Льежа, Намюра и провинции Эно (по-немецки Геннегау) уже бросали свою грязную тень на эту землю. Сердцем всего этого был большой город Антверпен, занимавший положение, которого ни до, ни после этого не имел ни один другой город. Около ста лет, с 1500 по 1580 год, этот космополитичный город один контролировал денежный рынок всего известного тогда мира и весь обмен разнообразными товарами и благами. У каждого народа была своя концессия внутри городских стен; в Европе все переговоры о крупных займах происходили именно в Антверпене.

Север был еще сельским, там производили молочную продукцию и выращивали скот, «прекрасных быков и овец», и делали сыр. Но и там вдоль побережья росли прекрасные города, основой жизни которых были рыболовство и торговля. Мидделбург уже был «знаменитым и красивым городом»; Амстердам, самый крупный из северных портов, был центром поставки зерна для всей Европы, а изящный город Дордрехт был таким же центром поставки рейнских вин.

Но эти необыкновенные Нидерланды – маленький клочок земли с населением в три миллиона человек, где стояло больше трехсот укрепленных городов, – были не только местом, где находились самые передовые торговые и промышленные центры Европы, но и родиной ее самого древнего, гордого и богатого дворянства, и эти дворяне считали испанских грандов нищими выскочками. Вражда между нидерландцами и испанцами на своих начальных этапах была не враждой между народом торговцев и народом солдат и аристократов, по крайней мере со стороны нидерландцев. Первыми возненавидели незваных гостей дворяне. Для них испанцы были иностранцами из-за большой культурной разницы и оттого, что их цивилизация была слишком молодой: нидерландские дворяне считали, что испанцы только за предыдущие полвека из неизвестного народа стали господами Европы. Сдержанность испанцев, которую принимали за гордость, становилась пословицей в Европе, но она была ничтожной по сравнению с гордостью, которая скрывалась под большей общительностью нидерландских дворян. Именно из-за своей гордости и величайшей самоуверенности эти дворяне так долго осознавали, что делала с их страной ее связь с Испанией: они не могли поверить в такое.