Вынув винтовку, я помолился ангелу-хранителю и проскакал, наверное, ярдов тридцать, прежде чем юты меня заметили. Один из индейцев, должно быть, заговорил, потому что все они посмотрели в мою сторону.

Индейцы, как и все, могут ошибаться. Если бы они развернули лошадей и кинулись на меня, мне пришлось бы удирать через кусты и песенка моя была бы спета. Но. какой-то индеец не утерпел и схватился за винтовку.

Увидев, как он нацеливает оружие, я пришпорил Монтану и в тот же момент выстрелил. Все было рассчитано точно, и выстрел попал в цель.

Я уложил не того индейца, который собирался стрелять, а другого.

Мы помчались, и я не преувеличиваю: действительно помчались как бешеные. Здесь не было ничего, что могло нас задержать, больше всего на свете мне хотелось уйти как можно дальше от этого места.

Я здорово разозлил индейцев, подстрелив одного из них, и теперь им позарез нужен был мой скальп, но Монтана любил ютов не больше моего. Он прижал уши, вытянул хвост и стелился по земле, как перепуганный заяц.

Моя следующая пуля прошла мимо, потому что конь мчался так быстро, будто что-то забыл в Санта-Фе, и у меня почти не было шансов попасть в цель. Индейцы, стреляя на ходу, рванули за мной, и я понял, что, если не предприму что-нибудь решительное, мне конец, поэтому развернул коня и напал на ближайшего преследователя. Он вырвался вперед ярдов на пятьдесят, я стрелял три или четыре раза и уложил его лошадь.

Я видел, как моя пуля выбила пыль на боку лошади, она грохнулась, перебросив седока через голову. Он упал в траву, и промчавшись мимо него, я на полном скаку для верности всадил в него еще пару пуль.

Минуту или две индейцы сталкивались друг с другом, меняя направление. За это время я уже перескочил через маленький ручеек и был в открытой прерии.

До нашего лагеря было около десяти миль, но я не собирался вести индейцев к своим друзьям.

В критический момент я увидел небольшую выемку на вершине невысокого холма.

Чуть замедлив галоп, мы с Монтаной скользнули в ложбинку, я выпрыгнул из седла, уперся в грудь коня, ухватив его за ногу, и только хотел повалить его на землю, как он сам, словно зная, что от него требуется, лег и перевалился на бок. Похоже, Монтана был выученный конь — ведь индейцы не-персе используют аппалузу как боевую лошадь.

Встав на колено и вытянув другую ногу перед собой, я тщательно навел мушку на грудь первого юта и плавно нажал на спуск.

Сперва мне показалось, что я промахнулся, потому что индеец продолжал скакать, но затем его конь развернулся и сбросил мертвого седока на траву. На боку коня расплылось яркое пятно крови.

Утро было теплым и тихим. Похлопав Монтану по крупу, я сказал:

— Отдыхай спокойно, малыш, мы выкарабкаемся.

Ни за что нельзя было подумать, что секунду назад здесь стреляли и убивали. Неожиданно все стихло. Склон холма опустел, индейцы спрыгнули с коней и исчезли в траве быстрее молнии. Лежа на вершине, понимая, что каждое мгновение может стать последним, я наслаждался горячим солнышком, греющим мне спину, запахом пожухлой коричневой травы и пыли.

Трое ютов лежали мертвыми, оставалось шестеро. Шесть к одному — большое преимущество, однако если у человека достаточно выдержки и он по натуре боец, численный перевес не означает выигрыша. Главное, нельзя теряться и полагаться на удачу в драке. Все, что необходимо для победы, нужно делать самому.

У меня была полная фляга с водой, немного вяленого мяса в седельных сумках и много свежего мяса, достаточно патронов.

Индейцы попытаются напасть сзади. Противоположный склон ложбины скрывал гребень, находящийся всего в паре футов от меня, поэтому я вытащил девятидюймовый охотничий нож такой острый, что им можно было бриться, и с бешеной скоростью начал окапываться на краю ложбины.