– Боюсь, на это нам не выделяют финансирование, – улыбнулся Котон. – Поэтому каждый развлекается как может сам. Не думаю, что нам стоит вмешиваться. Они сами разберутся. Может быть, вашим горничным еще понравится. Гвардейцы короля – видные мужчины. Кто знает, вдруг кто-то из вашей прислуги сможет неплохо устроить личную жизнь?

– Тогда предупредите своих людей, что если они совратят кого-то из женщин в моем доме, я заставлю их жениться. Больше того, сам лично поженю, на территории Нергардских земель имею такое право. А если узнаю, что девушка была не согласна на близость, но ее принудили, то просто убью.

Брови капитана Котона удивленно взлетели вверх, а лейтенант Рокэй и вовсе поперхнулся и закашлялся.

– Не слишком ли сурово? – сдержанно уточнил Котон. – Даже по закону такое не карается смертью.

– В обычном случае – нет, – легко согласился Нергард. – Но я буду воспринимать подобное как личное оскорбление мне. Думаю, вы понимаете, чем это чревато: вызов на дуэль, поединок – и едва ли кто-то из ваших рядовых сможет меня победить. И не надо мне говорить, что дуэли запрещены, мы это уже обсуждали.

– А если девица сначала будет не против, а потом испугается позора и оговорит любовника? Мол, я не хотела, я бы никогда, это все он, – запальчиво поинтересовался лейтенант Рокэй, довольно мерзко изобразив женский голос. – Что тогда?

– То же самое, – невозмутимо заявил Нергард. – Так что лучше пусть держатся от горничных подальше, если не уверены во взаимном глубоком чувстве. Надеюсь, я ясно выразился?

– Яснее некуда, – процедил капитан Котон. – Я предупрежу своих людей об этом.

– Благодарю.

Лейтенант Рокэй покачал головой и тихо процедил:

– Конечно, вам-то легко требовать от других подобного. Когда самому ничего не нужно.

Как ни странно, Нергард предпочел сделать вид, что не услышал. Зато взгляд Соланж пообещал лейтенанту Рокэю смерть скорую, долгую и мучительную. Мы с Охотником только переглянулись, сдерживая улыбки. А я пусть не сразу, но отметила, что меня их разговор не шокировал и не смутил. Во всяком случае, не так, как признание Нергарда в том, что он пользуется услугами продажных женщин.

Обращать внимание на такие мелочи меня научил Охотник, как ни странно. Сказал, что это поможет постепенно восстановить картину моей прошлой жизни.

– Вот, например, когда я рассказывал тебе о местах на севере, где люди в особо голодное время не гнушаются есть друг друга, ты скривилась.

– И что? – нахмурилась я, снова даже не стараясь скрыть отвращение.

– Это кое-что говорит о тебе, – невозмутимо объяснил он. – Что каннибализм не в чести в том месте, где ты выросла. Это находится за рамками твоей морали. Пусть ты не помнишь этого, но ты инстинктивно реагируешь определенным образом.

Я подумала над его словами и поняла, что он прав. И с тех пор начала подмечать определенные вещи. Например, осознала, что там, где я выросла, прогресс ушел дальше. Поэтому я не умела ездить верхом: там так не передвигались. И пистолеты мне потому же казались странными: они были в моем понимании «устаревшими».

В тот день я поняла, что меня не смущают разговоры об интимной жизни, а вот близость за деньги выходит за рамки приемлемой для меня морали. Наблюдение было каплей в море, конечно, но меня это уже не слишком мучило. Мне нравилась моя жизнь в Нергардском замке. Нравился его хозяин, нравился Охотник. Я не чувствовала себя одинокой или несчастной и начала ловить себя на мысли, что даже если ничего не вспомню, если не смогу вернуться домой, это не будет страшной трагедией.