Послышался тихий стук в дверь, потом раздался голос горничной:

– Простите, меня срочно вызывают. Сами найдете дорогу к выходу?

– Конечно, – ответила я.

Глава 7

Свернув в очередной коридор и обнаружив, что вновь очутилась у двери с изображением писающего мальчика, я растерялась. Похоже, заблудилась. Ну и что делать? Может, вылезти в окно? Но их тут нет. Ладно, попробую еще раз.

Я пошла прямо, добралась до перекрестка галерей и замерла. Вроде поворачивала тут пять минут назад налево, значит, сейчас надо направо… Отлично, стены здесь уже не зеленые, а бежевые. А вот и двустворчатая дверь. Я притормозила, полюбовалась на искусно вырезанных сфинксов, толкнула дубовую створку, вдруг увидела на стене красную кнопку и удивилась. Вроде домработница просто открывала дверь, хотя и с большим трудом. Но тогда я очень хотела в туалет, думала лишь о том, как добежать до унитаза, и могла не заметить, что она нажимала на кнопку. Ну‑ка, попробую надавить…

Раздался тихий щелчок, я обрадовалась, схватилась за ручку, резко толкнула дверь и юркнула в приоткрывшуюся щель. Тяжелые врата захлопнулись, едва не прищемив мне пятки. Я неожиданно очутилась в полутьме, испугалась, хотела выйти назад в коридор, вот только дверь оказалась запертой.

Я начала шарить по стене, но никаких кнопок не обнаружила, зато глаза привыкли к сумраку, и мне стало понятно, что в комнате есть источники света, правда, тусклые и мерцающие. А еще я с запозданием вспомнила: на створке, ведущей в прихожую, были вырезаны львы, а не сфинксы, мне не стоило входить в это помещение. Но я уже сюда забрела, значит, надо осмотреться и сообразить, как отсюда выбираться.

И ведь сто раз говорила себе: дорогая, всегда держи в кармане мобильный. Ан нет, вечно брошу где‑нибудь телефон, а потом рву на голове волосы. Хотя на этот раз я намеренно оставила трубку в машине, знала – предстоит тяжелый разговор с Морозовым, неудобно отвлекаться на звонки. Нет бы мне поразмыслить еще немного и скумекать, что звук‑то у мобильника можно выключить. В общем, Даша, ты балда!

Я сделала пару шагов к центру зала и опешила. Куда я попала? Стены и потолок затянуты черным бархатом, из того же материала и плотные гардины. Тут и там висят фонари, в которых мерцают десятиваттные лампочки, стилизованные под свечи. На полу толстый ковер, посередине установлена колонна, окруженная стеклянными подсвеченными витринами. Такие можно увидеть в музеях. Я почему‑то на цыпочках подкралась к экспозиции и очутилась прямо напротив большой фотографии смеющейся круглощекой блондинки. В первую секунду мне показалось, что это снимок Илоны, но я быстро сообразила: нет, это не она, а похожая на нее девушка.

Под портретом незнакомки, висевшим на отделанной темным деревом стеле, белела табличка. Я прищурилась и прочитала: «Лариса Морозова. 23 августа». Потом взгляд упал на какие‑то бумаги, лежащие под стеклом. Свидетельство о браке, несколько фотографий, запечатлевших эту девушку вместе с Григорием Константиновичем. На красной бархатной подушечке сверкают два кольца: одно с крупным бриллиантом, второе простое, обручальное. А это что? Я вздрогнула. На последнем снимке гроб, а в нем лежит кто‑то, укутанный в кружева…

Не знаю, сколько времени прошло, пока я, бродя по кругу, изучала содержимое стеклянных витрин и наконец поняла, что нахожусь в мемориальном зале, посвященном четырем умершим женам Григория Константиновича – Ларисе, Валерии, Ирине и Наталье. С тремя из них Морозов прожил чуть больше года, с Валерией всего семь месяцев. Первой супругой была Лариса, в девичестве Козлова, она пошла в загс двадцатишестилетней. Вторая, Валерия, оказалась моложе предшественницы.