Я повернулся к офицеру.

— Вы сказали, что корабль, изначально оборудованный для морских исследований, был преобразован в грузовое судно. Почему же была оставлена эта шлюзовая камера?

Он надул губы.

— Чтобы избежать расходов. Если яйцо и легко собрать заново, то изменить внутреннюю структуру корабля, напротив, весьма дорого. Кроме того, объем, занимаемый этой камерой, не очень велик...

Металлический колодец усиливал шум, издаваемый спускающимся Пинушем. Подошвы старой развалины скребли по железным ступенькам, и дыхание его было похоже на дыхание великолепного благородного льва. Наконец он достиг дна камеры. Я видел, как в самом низу пляшет тусклый пучок света от фонарика. Я оставил Пино заниматься «исследованием», а сам вернулся в апартаменты капитана. Двое моряков стояли в коридоре, ожидая нас в компании Сертекюиса.

— Вот Фелисса и Сакапелос, моя капитанша, — объявил этот последний, — Что касается Тедонксикона и Олимпиакокатриса, то напоминаю вам, что они сошли на берег в Пирее: пищевое отравление!

— А! Елки-палки! — пробормотал офицер. Он начал справляться по бортовой книге. — Действительно, этих двоих одолела рвота, и они были госпитализированы во время остановки в Пирее, — согласился он.

Я прикрыл дверь, чтобы остаться наедине с моряками. Переводил Сертекюис. Благодаря ему я узнал, что Фелисса и Сакапелос перед тем, как наняться на «Кавулом-Кавулос», плавали на «Сибелетроне», танкере, вмещавшем десять тысяч тонн. Эта их махина сгорела вследствие неосторожности судовладельца, который бросил сигару в главную цистерну.

Я спросил их, знают ли они двух других матросов, нанятых тогда же, когда и они. Они ответили, что нет. Удостоверения у них были надежные, и вообще у этих двух парней вид был серьезный.

— Нет, — заявил Фелисса, — мы другое, мы механики и работаем в машинном отделении.

Что бы им сказать это пораньше!

— О'кей, спасибо, — отпустил их я.

Какая-то рука коснулась моего бедра. С несказанным ужасом я осознал, что она принадлежит Сертикюису.

— У вас чудесные глаза, — прощебетала мне матроска, — Я обожаю французов!

Я колебался: объяснить ли ему по-своему, что я не таков, за кого он меня принимает, или предоставить ему верить в эту уморительную версию. Чтобы предотвратить всякий ложный маневр, я прислонился к перегородке.

— Скажи мне, Сертекюис, — прощебетал ему я, — есть ли у вас какие-нибудь сведения по поводу Тедонксикона и Олимпиакокатриса?

— Как это, сведения? — спросил он, заинтересовавшись.

— Откуда эти двое?

— Они работали на борту американского судна, — сообщила мне эта душка.

— Есть ли на борту врач? Я бы хотел его видеть...

Сертекюис наклонился ко мне, от его надушенного дыхания у меня закружилась голова.

— Вы уж очень требовательный, злюка! — расхрабрился он.

Я спросил себя, можно ли еще сдерживаться. Будучи стоиком, решил, что да, можно.

— Что у вас за лосьон после бритья? — прошептал он. — Как он чудно пахнет!

— Да пошел ты... Это на основе эссенции из лапши...

Слегка задетый, он дал спуститься краю выреза своей майки, обнажив левое плечо. Он был невыносим, этот юнга. Ваш Сан-Антонио, друзья, уже начинал выходить из себя.

— Найдите мне начальника экипажа! — приказал я.

Влажными глазами лани он послал мне немой упрек и удалился. Появился капитан, и тут раздались ужасный шум и крик. Мы побежали по коридору на палубу. Моряки окружали вход в шлюзовую камеру, спорили, жестикулировали...

Я раздвинул толпу и склонился над отверстием. На дне колодца ничего нельзя было различить, кроме неподвижного света электрического фонарика.