— Что они делали на борту «Кавулома-Кавулоса»? — продолжал я.

— Текущую работу.

— Это симпатичные типы?

Он потряс головой, состроив гримасу возмущенного желчного пузыря.

— Хамы, — признался он.

Он понизил голос.

— Поскольку вы спросили у тех двух моряков, участвовали ли они в погрузке Ники, я могу вам сказать, что именно на Олимпиакокатриса и Тедонксикона была возложена погрузка в Марселе.

Я подпрыгнул.

— Неужели?

— Именно так, — кокетливо ответил допрашиваемый.

— Когда эти двое заболели?

Сертекюис повернулся к начальнице экипажа и перевел. Справка, которую я получил, была вполне определенной: их начало рвать накануне прибытия в Пирей.

— Значит, — сказал я, — они не участвовали в разгрузке автомобилей?

— Нет, их самих выгружали, — пошутил Сертекюис, большой любитель всяческих отступлений.

Все это соединялось, расчленялось, свертывалось, собиралось и организовывалось в моем котелке.

— В какой госпиталь их отвезли?

— В Конокос.

— И с тех пор у вас о них никаких известий?

— Что нам, делать больше нечего, как о них трепыхаться? — разошелся этот нахал.

— Ладно, вам пора возвращаться на борт, — решил я.

— Мы не должны расставаться вот так, — запротестовал он, обнимая меня за шею.

— Нет, — вздохнул я, — мы не должны расставаться вот так!

И, чтобы убедить его в этом, я дал ему коленкой поддых. В сущности, это только доставило ему удовольствие, судя по тому, как вильнул его зад, но он посерел лицом и согнулся в три погибели.

Я оживил его парой увесистых пощечин, что вернуло ему в лицо краску, и он захлопал ресницами.

Начальник экипажа попросил у меня объяснений, конечно, по-гречески. Не умея говорить на его языке (и не имея ни малейшего желания пробовать это делать), я ответил ему с помощью кулаков. Теперь у него не было необходимости размалевывать себе веки в зеленый цвет; с теми солнечными очками, что я ему устроил, он еще добрых восемь дней должен будет смачивать свои гляделки настоем ромашки. Я оттолкнул эту веселую парочку до самой двери, за которой в это время таращил буркалы гражданин Кессаклу.

— Препроводите этих прелестных морячек на их корабль и будьте осторожны, чтобы вас по дороге не изнасиловали! — сказал я переводчику.

— До скорого возвращения? — осмелился он.

— Нет, дорогуша, ничто в этой жизни не возвращается!

Кессаклу пожал плечами и сделал морякам знак следовать за ним. Мыслящий, как тростник, я вернулся в холл. Дверь операционной отворилась, и появился Старая Развалина, на повозке, в горизонтальном положении. Я проводил его до палаты. В коридоре он мне сказал:

— У меня есть кое-что интересное для тебя, Сан-Антонио.

— И у меня, быть может, тоже.

— Мои исследования в трюме и в шлюзовой камере принесли свои плоды.

— И что же, они спелые и сладкие?

— Несомненно! — пробормотал этот высокогорный баран с альпийских лугов.