Черные пластмассовые рукояти вместо глаз и ручьи крови по щекам, на подушках, на стенах. Четыре кухонных ножа. Это было не ограбление, не пьяные посиделки с выплеском страстной злости, не холодная месть, а… не пойми что. Зверство, не имеющее мотива.
Однако, в который раз перебирая фотографии с места преступления, молодой следователь по фамилии Бухарин, которого прислали из областного центра, задумчиво морщил лоб и прикуривал очередную сигарету. Что-то не давало ему покоя, какая-то деталь – и он никак не мог сообразить, какая именно.
Бухарин был человеком внимательным и педантичным. Хорошая память, умение дробить картинку на миллион деталей когда-то помогали ему выиграть все возможные юношеские областные олимпиады по шахматам, а потом привели в профессию, которая влекла мрачной романтикой, но с годами все больше разочаровывала, потому что оказалась скроена не из загадок и многоходовок, а из тонн бумажной работы и формальных допросов участников кабацких драк. Что-то в этой истории было не так.
И вот однажды, неделя уже прошла, он вернулся на место преступления, аккуратно открыл перочинным ножиком все еще опечатанную дверь, вошел в комнату, которую еще не отмыли от побуревших пятен крови, сел на неудобный табурет, сосредоточился и осмотрелся.
У Черепановых было просто и чисто – самодельная деревянная мебель (хозяин дома немного столярничал), увядшие за эту неделю цветы на подоконнике, белые хлопковые шторы с вышивкой, старомодные бумажные обои «в рубчик», на стене – часы с кукушкой, давно переставшие звонить, и фотопортрет молоденькой Екатерины Черепановой. На портрете этом задумчивый взгляд Бухарина и задержался дольше.
Убитой было слегка за пятьдесят, но она явно не принадлежала к числу тех, кто «ягодка опять». Смуглое сероватое лицо, глубокие борозды на лбу, складки, ведущие от уголков губ к подбородку, рот скукожился и увял, и даже по обезображенному убийцей лицу можно было предположить, что Екатерина Черепанова жила в скорби. Бухарин вспомнил, что и соседи так о ней отзывались – незаметная, тихая, грустная, «ходит как тень», смотрит в пол, говорит мало, плакать – не плачет, но в глазах – какая-то тоска, а когда спросишь: «Что случилось?», она выдает отрепетированную легкомысленную улыбку и отвечает, что просто устала, трудный был день.
А вот девушка с фотографии, висевшей на стене, была совсем другой. Казалось, ей с трудом дается позирование – те жалкие несколько секунд, которые требуются фотокамере, чтобы зафиксировать чье-то лицо. У нее были веселые карие глаза, чуть вздернутая верхняя губа, кудрявая челка, веснушки, и вообще она выглядела как человек, который всегда готов к улыбке – дай только повод улыбнуться миру.
Соседи уверяли, что жизнь Черепановых тяжелой не назвали бы. Богачами те не были, но и не бедствовали никогда, детей не нажили, но и не выглядели сожалеющими. Почему же эти три десятка лет так безжалостно расправились с «легким дыханием» девушки и превратили смешливого ребенка в скорбную рано состарившуюся тень? Какой была жизнь Екатерины Черепановой, о чем она так напряженно годами грустила? Не было ли у нее тщательно оберегаемого секрета, который в итоге привел ее к такой страшной кончине?
Бухарин нерешительно подошел к лакированному трюмо. Если бы начальство узнало, чем он тут занимается, он потерял бы работу навсегда. Но что такое риск по сравнению с азартом охотника, взявшего след. Повернув латунный ключ, следователь присел на корточки перед распахнувшейся полкой и за несколько минут нашел именно то, на что втайне рассчитывал, – тоненький фотоальбом, вмещавший в себя несколько десятилетий чужой жизни.
Устроившись на подоконнике, Черепанов перелистывал страницу за страницей. Несколько черно-белых, немного пожелтевших от времени и небрежного обращения снимков. На них Черепановы совсем молодые, и глаза их светятся предвкушением бесконечности. |