— Да перестань ты… Что за непристойные домыслы! Честное слово, я тогда верил… я в то время думал, что это самый лучший способ ее обуздать, — не распознал поначалу, что она сумасшедшая. Возбудимая, эмоциональная, нервная, да, но не сумасшедшая. Когда она оказалась со мной, с нами, то ее состояние стало значительно лучше обычного. Ты не представляешь себе… Признаю, с моей стороны это было слабостью, но это действовало — по крайней мере, какое-то время. Это успокаивало ее, поддерживало. Бога ради, она ведь думала, что Виктория доводится ей сестрой. Она и сейчас так думает.

Джин вскочила на ноги.

— Не вмешивай в это Викторию! Ты позволил этой женщине к ней приблизиться. И тогда, и теперь, этим летом.

— Как я мог ее остановить? Ты разве не понимаешь, что все последние двадцать лет я провел, пытаясь остановить эту Софи? Пытаясь прикрыть от нее тебя и Викторию? — Лицо у него было смятым, и он едва не плакал. Джин подумала о его беспокойной любви к Виктории, о его постоянном стремлении ее защитить. Викторию, которая всегда пребывала в здравом уме, что так в ней привлекало. — Всеми способами, какие мне только были известны, я пытался ее убедить, но она все равно всегда настаивает, что я являюсь ее отцом.

— Ну а ты являешься?

— Джин! Джин. — Он выглядел уязвленным, обиженным, сильно состарившимся. — Как ты можешь такое говорить, как ты можешь даже хотеть такое говорить? Я не отрицаю, что она достаточно молода, чтобы быть моей дочерью, — разве это само по себе составляет какую-нибудь существенную разницу между тебя и меня?

— Между тобой и мной.

— Да, Джин, тобой и мной. Совершенно верно. Никогда не представлял себе, что это окажется той вещью, которая будет так сильно тебя удручать. Я ведь рассказываю тебе о том, что произошло давным-давно, и…

— Разумеется, это удручает меня, Марк, — хотя я не стала бы называть это «вещью». Как мне тебе объяснить, до тебя же явно ничего не доходит. Я совершала очень глупые поступки. Фантастически глупые. А кто нет? Полагаю, я не могу сейчас не вспоминать о самой себе в пятнадцать лет. — Или о Билли в пятнадцать лет, чья жизнь уже завершена, пронеслась у нее мгновенная мысль. — Но давай держаться того, что мы оба в состоянии понять. Виктория в пятнадцать лет — дитя. Ты ведь понимал это, когда ей было пятнадцать, так? Не потому ли ты бесился из-за того парня, Рика, — ты видел в нем свое собственное отражение, не так ли? А Виктория, кстати, была тогда значительно старше, ей, по меньшей мере, было семнадцать, а то и больше.

— Ох, да черт все побрал! Не знаю, зачем я тебе обо всем рассказал. Отныне ты никогда об этом не забудешь. Перестановки бесконечны, теперь я понимаю. Ты никогда мне не простишь.

Значит, нечего и просить, подумала Джин.

— А что, по-твоему, это такое? Может, поскольку я американка, ты вообразил, что говоришь с какой-нибудь группой помощи самим себе, где в конце все тебе аплодируют, что бы ты им ни рассказал? Спасибо, что поделился, Марк, отличная работа? Не говоря уже о том, что заниматься сексом с пятнадцатилетней противозаконно, — ты об этом когда-нибудь думал?

— Джин! Это ошибка — я совершил чудовищную ошибку.