Смирнов и мой маленький папа часто гуляли по берегу Деймы, спорили о вымышленных городах Грина, придумывали детективные истории в духе рассказов Честертона, гадали, насколько правдив «Лорд Джим» и существуют ли описанные Конрадом страны. Смирнов подсовывал сыну этих и других авторов. Однажды подсунул и Хилтона, отпечатанного на пишущей машинке – «Потерянный горизонт» в Советском Союзе не издавали, приходилось довольствоваться самодельным экземпляром, – и папа пришёл в восторг. Он вполне серьёзно решил, когда вырастет, отыскать скрытый в гималайских горах монастырь Шангри-ла и, подобно Конвэю, стать его Верховным Ламой.

В Болгарии Смирнов чуть ли не первым делом повёз семью на экскурсию в Кырджали – не забыл, как сына впечатлили описания Родоп в «Таинственном похищении», и дал ему возможность посмотреть на них вживую. Понадеялся, что радостная улыбка папы подтолкнёт бабушку Нину к примирению. Подтолкнула. Но Смирнов потом сам же всё испортил. Как бы там ни было, ни ссоры родителей, ни развод не вытравили из папиной памяти счастливые прогулки по берегу Деймы.

Папу с родным отцом связывали и книги вроде «Двух капитанов», «Аэлиты», «Овода», «Спартака», однако Смирнов, уезжая из Полесска, наравне с основной библиотекой, отмеченной его экслибрисом, случайно захватил лишь Майн Рида, Грина, Честертона, Конрада и Ружа. Или не случайно, а нарочно – на память о сыне. Двадцать восемь лет спустя он передал их библиотеке на Бородинской. Вместе с опубликованным Хилтоном две тысячи седьмого года.

Насытив подсказки, да и всю головоломку светлыми воспоминаниями о папе и бабушке Нине, Смирнов хотел рассказать им о своём раскаянии – решил, что словами тут не обойтись, и обратился к символам. Даже то, что он воспользовался антикварной открыткой, показалось мне символичным, ведь сделанная на оборотной стороне надпись её отчасти обесценила. «Школьником я ходил в нашу областную детскую библиотеку, и книги защищали меня от тревог». Смирнов пожертвовал дорогущей карточкой ради столь бесхитростного, но важного для него послания. Быть может, впервые в жизни между деньгами и чувствами выбрал чувства. Ну или это уже мои фантазии, а Смирнов ни о чём подобном не задумывался…

С карточкой «я таджика» вышло глупо. Да, она привлекла папино внимание, однако в «Оцеолу» он не заглянул. Не придал особого значения тому, что я взяла Грина. Заметил у меня «Золотую цепь» с парусным кораблём на обложке и лишь обмолвился, что в детстве ему подарили точно такое издание. Зато пролистал «Потерянный горизонт» и вспомнил, как в мои годы проглотил любительский, плохо отпечатанный экземпляр Хилтона.

Каждый раз папа был в секунде от того, чтобы получить ему же адресованное послание! Открой «Оцеолу» – увидишь свои детские рисунки. Открой любую другую книгу, кроме «Потерянного горизонта», – увидишь до боли знакомый экслибрис. Папа обычно интересовался моими книгами, а тут прошёл мимо, словно инстинктивно, сам того не понимая, избегал всего, что было связано с его родным отцом, и в путешествие, приготовленное для нас двоих, я отправилась одна. Ну, не одна, конечно, но без папы. А ведь появление старшего сына в Гнезде стервятника, наверное, рисовалось Смирнову символом их примирения. Он не забыл, с каким восторгом мой пятнадцатилетний папа разглядывал полуразрушенный родопский особняк на открытке из Кырджали и как в шутку делился мечтой разгадать наполнявшие его тайны – считал, что у старинного особняка непременно должны быть тайны, и не ошибся.

Смирнов каким-то чудом отыскал Гнездо.