— Что с тобой? — Кронго сжал ее руку и услышал слабое ответное пожатие. — Что с тобой, Фа? Ну, не молчи, Фа… Ты ранена?

— Я подобрала ее на улице, — Фелиция прошелестела покрывалом. — Месси Кронго, она не ранена, цела… Не волнуйтесь… Только говорить ничего не может…

— Это правда, Фа?

Филаб закрыла глаза.

«Милым, добрым Эрнестом» отец был только для матери. На ипподроме, в конюшне, на дорожке — то есть там, где проходила вся его жизнь — отец был другим. Он был безжалостным игроком, «железным Дюбуа» по кличке «Принц». Отец был ему одновременно близким, своим — и чужим. Отец был для Кронго кем угодно — другом, тренером, товарищем по заговору против Генерала, — но не отцом. Но Кронго любил отца — хотя совсем не так, как мать. Все знали, что Принца не купишь. Все знали, что только один Принц — если, конечно, захочет — может победить Генерала. Только Принц может не испугаться «коробочки» в заезде, не испугаться людей Тасма и — если захочет — взять Приз. Кронго хорошо помнит, как они начали готовить Гугенотку. Они получили ее двухлеткой, удивительную, неповторимую, рожденную рекордсменкой, — и с тех пор стали затемнять. Это была неслыханная смелость. А если бы Генерал узнал об этом — даже не узнал, а просто догадался, — почти верное самоубийство. Только отец мог решиться на это. Для того чтобы был какой-то шанс обойти Корвета, надо было затемниться от всех. Если бы надо было — отец затемнился бы и от него самого. Да, отец затемнился бы и от собственного сына, от него, Кронго, Кро — который уже тогда, несмотря на молодость, был наездником класса «А» Морисом Дюбуа. Ведь решили же они ничего не открывать даже владельцу конюшни, милейшему мсье Линеману.

— А где дети?

Он увидел, как глаза Филаб медленно наполняются слезами. Она плачет. Но он почти спокоен, он думает только о лошадях, о конюшне молодняка. Странно…

— Филаб, я буду тебя спрашивать, — поспешно сказал он. — Если «да», ты закроешь глаза. Если «нет», смотри на меня. Ты поняла?

Она моргнула.

— Дети живы?

Филаб лежала неподвижно.

— Их увезли люди Фронта, — подсказала Фелиция.

Филаб закрыла глаза.

— Слава богу… — Кронго вздохнул, чувствуя ложь в своем вздохе. — Тебе больно?

Филаб не пошевелилась.

— Хорошо, отдыхай, — Кронго проглотил комок. — Не волнуйся. Все будет хорошо.

Он заметил вопрос в ее глазах. Он вдруг поймал себя на мысли, что совсем не хочет оставаться с ней, сидеть рядом.

— Я пойду на ипподром. Там никого нет. Лошади пропадают. Фелиция посмотрит за тобой. Хорошо?

Филаб закрыла глаза.

— Осторожней… месси Кронго… Я звонила ее родителям… Никто не отвечает… — Фелиция закивала, тихо и ловко вытерла слезы у глаз Филаб. О родителях Филаб — потому что они присылали за ним машину.

Он почти не знал их, они, кажется, не понимали того, чем он был всегда занят. Кронго помнил лишь металлически-дружелюбный голос ее отца.

— Пойду… — он кивнул. Сошел вниз.

Только в переулке понял, что к горлу подступила прозрачная ночь с огромными звездами наверху. Переулок такой же, как всегда, ветки чинары у мавританской кофейни застыли в тишине. Поворот на набережную. Легкий шорох волн слева, справа — черные силуэты домов. Ни одного огня.