Но этот мираж не сбылся. Он понял, что нужно возвращаться. Он пришел в хижину, мать уже ждала его.

— Что с тобой? — она заглянула ему в глаза, и он через силу улыбнулся:

— Ничего, ма.

О том, что с ним происходит, он не мог сказать никому. Даже — матери. Даже — Омегву.

— Печально, Маврик… — мать улыбнулась. — Но нам скоро уезжать.

Он вдруг вспомнил — да, действительно, они должны скоро уезжать. Но как же Ксата? Он должен увидеть ее до отъезда. Вдруг он понял — теперь отъезд, Париж, ипподром, дела, которые его там ждали, лошади, заговор против Генерала, отец — все потеряет смысл, если он сегодня, в крайнем случае завтра не увидит Ксату.

— Накупался? — мать потрепала его по голове. Он постарался скрыть от нее свое состояние, постарался обмануть ее — и это ему удалось.

— Да. Вода отличная, ма.

— Отдыхай. Приедем в Париж, в это пекло… О-о… Там уже не подышишь.

Наблюдая, как мать расставляет на веранде стулья, как раскладывает еду, он говорил ей что-то незначащее, смеялся, шутил. Он будто пытался отвести мысли матери от своего состояния. И мать, как ему показалось, встревоженная сначала чем-то — чем-то неясным, что она ощутила в нем, успокоилась. Он увидел, что она опять почти счастлива — тем счастьем, которое она ощущает только здесь, когда бывает вместе с ним и Омегву. Они сидели за столом, ели, наблюдая за застывшим внизу озером, и он не замечал, что повторяет про себя: Ксата.

— Ма… — он задержал ложку у рта, делая вид, что мысль эта пришла ему в голову случайно. — Ритуальные танцовщицы… Ну, у ньоно… Они что — дают обет безбрачия?

— Маврик, ты же знаешь, что дают.

— Но ведь они не безбрачны. И не безгрешны.

Он надеялся, что мать возразит ему, но она спокойно сказала:

— Нет. Конечно, нет.

Мать сказала это таким бесстрастным тоном, что у него все обожгло внутри. Он еле удержался, чтобы не застонать, не замычать от ярости. Но пересилил себя — и выдавил, мучительно чувствуя безразличие этого вопроса:

— И — это в самом деле?

— Ради бога, Маврик… — мать по своей привычке отломила хлеб. — Кого сейчас интересуют ритуальные танцовщицы? И вообще — ты что, веришь, что обеты выполняются?

— Ммм… — он что-то промямлил.

— Ешь. Вкусно?

— Вкусно. А что — Омегву сегодня не придет?

— Нет. Он устал. Работал с утра. Хочешь, пойдем к нему? Вечером?

— Спасибо… — он попытался придумать какую-то причину, чтобы не идти к Омегву. — Хочется побродить. Напоследок.

— Ну, как знаешь.

— Мам… — он опять старался скрыть свой интерес. — Ну, все-таки… Ты ведь должна знать… все эти обычаи.

— Ты о чем?

— О ритуальных танцах.

— Я так же далека от этого, как и ты.

— Ты не хочешь рассказывать?

— Ну что ты пристал? — мать протянула руку, ласково погладила его по затылку, будто пробуя на ощупь волосы. — Маврик… Это в твоей манере — пристанешь, так уж не отвяжешься. Пока все не выяснишь.

— Ладно, ма. Я просто так.

— Люди давно уже не живут по обычаям.

Вечером он пошел в деревню. Он искал ее. Он даже сидел на одной из скамеек на площади — но Ксату не встретил.