Барбара Майклз. Призрак Белой Дамы
Часть I Лондон
ГЛАВА 1
Чернеющий остов здания до сих пор стоит на краю вересковой пустоши. Плющ стелется по выщербленному камню, скрывая уродливые отметины огня, и делает неясными очертания пустых прямоугольников, бывших когда-то окнами и дверьми. В другие времена и в других краях ничто уже не отмечало бы этого места, кроме буйной поросли дикой травы, закрывающей все как покрывалом. Жители деревни растащили бы камни для починки стен и постройки крепких хлевов для скота. В Северном Райдинге редко попадаются камни, обработанные столь тщательно, однако в стенах Грейгаллоуза не тронут ни, один камень. Птицы да дикие животные: лисы, барсуки — находят укрытие в развалинах. Их голоса да свист ветра — вот и все звуки, нарушающие тишину. Деревенские жители обходят это место. Они называют его проклятым, и какое я имею право сказать, что они ошибаются? Я никогда не любила книг, которые начинаются: «Я родился». Но вот, похоже, и я не избегну этого литературного греха. Некоторым извинением мне служит то, что эта фраза все же не первая в книге. Достойно упоминания, что я родилась в 1826 году, через семь лет после рождения Ее Величества и за одиннадцать лет до ее восхождения на английский трон. В год моего рождения едва ли не половина всех земель королевства находилась во владении пятисот лендлордов. Естественно, что право участвовать в выборах принадлежало исключительно землевладельцам. Только через четверть века после 1826 года стал возможен развод без специального разрешения парламента, через шестнадцать лет английский закон освободил маленьких детей от работы в шахтах, и через полвека был принят закон об имуществе замужних женщин. Казалось бы, эти глобальные проблемы не должны иметь отношения к жизни благородной и богатой молодой женщины . Однако странная моя судьба явилась результатом законов и социальных условий этого времени. Я находилась в счастливом неведении обо всех этих зловещих предзнаменованиях, когда лежала с соской в своей колыбели или выражала свой протест младенческими воплями и позже, когда я в первый раз села на пони под любящим, взыскательным присмотром отца. Помню я о нем только то, что это был высокий человек с благородной осанкой, украшенный пышными бакенбардами. Мама тоже вспоминается очень смутно — только сладкий аромат духов и шелест шелковых юбок. Оба погибли в результате несчастного случая, когда мне было семь лет. Как мне рассказывали, меня выбросило из экипажа. Я совсем не помню ни несчастья, ни дней, за ним последовавших. Когда после недель болезни я вернулась к жизни, я нашла знакомый мир совершенно переменившимся. Мой дом, мои комнаты, моя старая толстая няня сменились на холодную тесную комнату, которую я должна была делить еще с тремя девочками, а вместо матери и отца теперь была мисс Плам. Даже мое тело претерпело изменения. Одна нога была повреждена при падении, и, хотя остался только шрам, я не могла ходить, не хромая. Первые недели в школе мисс Плам в Кентербери были для меня кошмаром. С трудом выздоравливающая, тоскующая, лишенная всего, я сопротивлялась всем попыткам утешить меня. И все же позже я полюбила и школу, и ее хозяйку. Для того времени это была хорошая школа; возможно, она давала мало знаний, но это было спокойное, приятное место, что не часто встречалось. Что до мисс Плам… Она и сейчас встает перед моим мысленным взором: цветущая, похожая на колобок коротышка. Ее круглое румяное лицо всегда было влажно от пота, потому что добрая старая леди любила жирную пищу и пылающие камины. Тяжелые пышные одежды делали ее еще толще. Она задыхалась, как старый жирный спаниель; шпионить за девочками она не могла, ибо мы узнавали о ее приближении за несколько ярдов по хриплому дыханию и шуршанию ее невероятных нижних юбок. Она никогда не бывала строга. |
