На задних скамьях послышался шум. Моррис стиснул зубы.

– Как видно, в том, что касается оскорбительных манер, – обратился он к судьям, – мне далеко до господина адвоката.

Пожилой судья сочувственно заметил, что при разбирательстве столь неприятных дел невозможно избежать обид.

– Проявите терпение, синьор Дакуорт.

Адвокат опять раскрыл было рот, но тут уже Моррис его перебил:

– Позвольте мне закончить. Как было сказано, я побывал в нескольких местах и лишь затем поехал в офис побеседовать с Бобо об увольнениях и о завещании.

– И застали офис в том состоянии, которое позже описали полиции?

– А также присутствующим здесь.

Адвокат шваркнул об стол папку с документами, без особого успеха пытаясь придать ситуации драматизм.

– А скажите-ка нам, ми-истер Дэкуорс, почему вскоре после этих событий вас арестовали и продержали несколько недель в тюрьме?

Моррис изо всех сил старался следовать совету судьи – да-да, он будет терпелив. Он вновь возвел глаза к потолку и стал разглядывать пышную грудь Мими на небрежно отреставрированных ренессансных сводах. Поскольку изображение сохранилось лишь частично, использование столь ярких красок казалось неуместным. Бедра отъехали куда-то совсем в сторону, словно тело вырезали по кусочку из журналов, что так любил его папочка. И Кваме. С легкой улыбкой Моррис опустил глаза и заговорил. Видите ли, между полицией и карабинерами, похоже, существует нечто вроде соревнования – кто из них быстрей схватит преступника. А поскольку Моррис не стал объяснять, где он провел ночь, полковник Фендштейг произвел задержание. Так как Моррис и дальше отказывался отвечать на этот вопрос, считая его сугубо личным делом, его отправили в следственную тюрьму. Фендштейг полагал, что коль скоро Моррис вернулся домой только в третьем часу, он мог за это время избавиться от тела Бобо. В конечном счете, после недель, проведенных в заключении, все разъяснилось при содействии его психоаналитика, потому что сам Моррис ни за что бы не признался. После этого Фендштейг был вынужден его освободить.

– Хотя, должен вам сообщить, – продолжал Моррис, – ибо если этого не сделаю я, то обязательно напомнит синьор адвокат, полковник Фендштейг продолжает считать меня виновным в исчезновении Бобо. Он сказал, что просто ждет, пока будет доказано мое преступление. Вот в такой атмосфере я прожил весь последний месяц и, смею вас заверить, это очень изматывает.

Его заявление, само собой, вызвало ропот в аудитории. Наверняка многих в зале восхитили его мужество и откровенность. Но адвокат был хитер.

– Так может быть, теперь, ми-истер Дэкуорс, вы поведаете и суду, чем же все-таки занимались в ту ночь?

Впервые за все заседание на исполосованном лице появилось беспокойство.

– Синьоры судьи, вы все прочли полицейские рапорты. Вам известно, что я рассказал психоаналитику. Более того, я счел возможным поделиться с ним только по совету своего духовника. Неужто я обязан еще раз повторить это перед всеми? Разве я не имею права на молчание?

Пожилой судья и пристяжные барышни сдвинулись теснее. Прядь высветленных волос упала на щеку, но Моррис уловил быстрый взгляд в его сторону.

– Право на молчание, – в конце концов провозгласил председательствующий, – распространяется лишь на сведения, которые могут быть использованы против вас или членов вашей семьи. Здесь случай не тот. Посему ваше молчание будет расцениваться как неуважение к суду. Суд, несомненно, желает услышать, хотя бы с той целью, дабы развеять домыслы на сей счет, где вы находились в указанное время. Этого будет достаточно. Вопрос, чем именно вы там занимались, я отвожу как несущественный.

Торопливо и сбивчиво, словно желая скорее завершить испытание, Моррис заговорил:

– Я был на кладбище, плакал над гробом девушки, которую любил.