Бабушка села на свое место, но Эдвард не уступал, и через несколько минут она позволила ему помочь ей встать и с болезненной гримасой на лице удалилась.

— Слава богу, — устало произнесла Кэролайн. — Это уже слишком.

— Тем не менее, — проворчал Доминик, — мы не можем избежать правды, которая заключается в том, что, как сказала Шарлотта, это может быть любой… даже тот, с кем мы разговариваем, тот, с кем мы всегда чувствовали себя в полной безопасности…

— Остановись, Доминик! — Сара выпрямилась в кресле. — Ты заставишь нас подозревать наших соседей, даже наших друзей. Будет невозможно вести обычный разговор с кем-либо без того, чтобы не думать: «А может, это он?»

— Наверное, это было бы даже хорошо, — задумчиво сказала Эмили, — пока его не поймают.

— Эмили! Как ты можешь говорить такие вещи даже в шутку? Сейчас плохое время для юмора любого сорта.

— Эмили не шутит, — вступился за нее Доминик. — Она в высшей степени практична, как всегда. И в некоторой степени права. Если бы Верити Лессинг была более подозрительной, она, вероятно, была бы сейчас жива.

Новая мысль пришла в голову Шарлотте:

— Ты так думаешь, Доминик? Ты считаешь, что никто не слышал криков о помощи… потому что тот, кто делал это, был знаком каждой жертве и они не боялись его до тех пор, пока не становилось слишком поздно?

Доминик побледнел. Очевидно, он не думал об этом. Его мысли следовали за его словами, но не наоборот. Его воображение сильно запаздывало.

Шарлотта была удивлена. Она думала, что он пришел к такому выводу раньше ее.

— Тогда все становится понятным, — с грустью сказала она.

— Такой же результат будет, если на тебя внезапно нападут сзади, — отметила Сара.

— Я думаю, этот разговор бесполезен, — перебил Эдвард. — Мы не можем защитить себя, обвиняя всех наших знакомых, это может быть очень несправедливо по отношению к ним. В результате мы будем напуганы больше, чем сейчас.

— Легко сказать. — Кэролайн рассматривала свой стакан с бренди. — Но будет очень трудно сделать. С сегодняшнего дня я буду думать о людях по-другому. Буду думать, как мало я действительно знаю о них, и они будут так же думать обо мне или, по крайней мере, о моей семье.

Сара вгляделась в нее, нахмурив брови:

— Ты имеешь в виду, что они могут подозревать папу?

— Почему нет? Или Доминика. Они не знают их так, как знаем мы.

Тут же новая мысль пришла Шарлотте в голову, и она со стыдом вспомнила тот ужасный час, как они с мамой допускали возможность папиного участия в этом деле. Она не смотрела на маму. Было бы гораздо лучше, если бы она могла забыть об этом.

— Чего я боюсь, — честно призналась она, — так это того, что однажды я могу встретить кого-то, и мои подозрения отразятся на моем лице… и на этот раз они будут оправданы. И когда он увидит мои подозрения, а я увижу по его лицу, что была права, мы посмотрим друг на друга, и он поймет, что я знаю. И он должен будет меня убить… быстро, до того, как я успею заговорить или закричать…

— Шарлотта! — Эдвард встал и стукнул кулаком по столу, затем постучал снова. — Перестань! Ты абсолютно глупо пугаешь всех. Это совершенно необязательно. Никто из вас не столкнется с этим человеком один на один.

— Мы не знаем, кто он, — не останавливалась Шарлотта. — Это может быть кто-то, кого мы считаем другом, который безопасен, будучи одним из нас! Это может быть викарий, мальчик от мясника или мистер Абернази…

— Не говори глупостей! Это будет кто-то, с кем мы едва знакомы или совсем незнакомы.