Казармы пребывали в отчаянии, а портной капитана Вискерфильда, снабжавший его новыми нарядами, долженствующими покорить сердце вдовы, под конец упрятал его за решетку за неуплату.

Его преподобие пастор премного превозносил вдову за ее поведение с офицерами, но будучи сам нрава общительного и приверженного к застолью и бутылке, убеждал прелестную страдалицу, что ей должно попытаться развеять свое горе избранным почтенным обществом, и рекомендовал время от времени принимать у себя немногочисленный круг солидных и уважаемых людей, коих он ей представит. И поскольку доктор Лукавс приобрел неограниченное влияние на прекрасную плакальщицу, она уступила его желанию - и он, соответственно, ввел в ее дом несколько человек из числа самых зажиточных и почтенных своих знакомых - причем, всех семейных, так что у вдовы не было ни малейших оснований тревожиться.

Случилось так, что у доктора был племянник, служивший в Лондоне стряпчим, и вот, повинуясь чувству долга, сей джентльмен приехал на вакации навестить своего почтенного дядюшку.

- Он не какой-то там из этих ваших буйных и невоспитанных юнцов, уверял его преподобие, - он отрада своей матушки и сестер; он не пьет ничего крепче чая; за все двадцать лет он не пропускал воскресной службы в церкви три недели подряд; и надеюсь, моя дражайшая и прекраснейшая мадам, вы не станете возражать против того, чтобы принять у себя этого образцового юношу ради вашего преданнейшего друга, его дядюшки.

Вдова согласилась принять мистера Лукавса. Он определенно был далеко не красавчиком.

- Но так ли это важно? - вопрошал доктор. - Он так благонравен, а добродетель лучше, чем весь блеск всех драгунов на королевской службе вместе взятых.

Мистер Лукавс пришел на обед, пришел и к чаю. Он выезжал вместе со вдовой в карете с гербами, а в церкви нес ее сборник псалмов, словом оказывал ей все знаки внимания, какие только можно было ожидать от столь благовоспитанного молодого джентльмена.

Тут по всему городку, как оно обычно и бывает в городках, поползли слухи.

"Доктор не подпускает к вдовушке ни единого холостяка", - твердили злые языки, - "чтобы предоставить поле действий единственно своему страшиле-племянничку".

Разумеется, речи эти достигли ушей сестрицы Анны, и маленькая плутовка куда как рада была воспользоваться ими, чтобы убедить сестру принимать у себя более веселое общество. Сказать правду, юная кокетка несравненно больше любила танцы или игру в карты, нежели унылые степенные беседы за чайным столом. И вот она день и ночь изводила сестру намеками и уговорами открыть двери дома для более широкого круга гостей и чуть порастрясти унаследованные денежки.

С этим вдова наконец, хотя и с бесчисленными вздохами и многословными сожалениями, согласилась и зашла даже так далеко, что заказала себе самый очаровательный полутраур, в котором, по мнению всего света, выглядела просто изумительно.

- Образ моего милого Синей Бороды, - заявила она, - я вечно храню в своем сердце - вот что самый глубочайший траур по нему. А когда сердце горюет по-настоящему, нет нужды выказывать свою печаль внешне.

Засим она разослала приглашения на скромный чай и ужин, и несколько лучших семейств города и его окрестностей сошлись к ней на прием. За первым приемом последовал второй, и еще, и еще - и наконец даже капитан Черная Борода получил приглашение, хотя, разумеется, явился в штатском платье.

Доктор Лукавс и его племянник терпеть не могли капитана.

Они слышали (сказали они) некие весьма скверные рассказы про то, что творится в казармах. Кто это выпивает три бутылки вина за один присест? Чья кобыла участвовала в бегах? И почему это Долли Коддлинс так внезапно покинула город?

Слушая, как дядя его задает все эти вопросы, мистер Лукавс закатил белки глаз и вздохнул о греховности этого мира. Но что его порадовало, так это гнев, который выказала вдова, едва речь зашла о Долли Коддлинс.