– Я рада, что вам у меня нравится, мистер Уотерстон, – сказала она Чарли, который разглядывал картины на стенах, и он повернулся к ней со счастливой улыбкой.

– Хотел бы я посмотреть на того, кому здесь не понравится, – ответил он, и Глэдис снова подумала о своем сыне. В глазах ее Чарли заметил легкую тень печали, но, когда она заговорила, в голосе Глэдис звучали лишь легкие, шутливые интонации.

– Представьте себе, я знаю одного такого человека, – промолвила миссис Палмер. – Мой сын терпеть не мог этот захолустный городишко, и мои старые вещи тоже не вызывали в нем ни почтения, ни восторга. Он обожал все самое современное. Впрочем, я его не осуждаю. Он был военным летчиком во Вьетнаме и, когда его срок закончился, не захотел увольняться. Он закончил специальное техническое училище и стал испытывать самые современные истребители… Боже, как он любил летать!

В ее голосе и в ее глазах снова появилось что‑то такое, что помешало Чарли спросить, что же случилось с ее сыном. Ему было совершенно очевидно, что для миссис Палмер это очень болезненная тема, однако она крепко держала себя в руках и даже продолжала улыбаться ему. Чего‑чего, а мужества и силы ей было не занимать.

– Он и его жена – оба летали. После того как у них родилась дочь, они купили небольшой самолет… – В ее ярко‑синих глазах задрожали слезы, и она сняла очки, чтобы вытереть их, но голос ее не дрогнул. – Признаться, эта затея была мне очень не по душе, но я ничего не могла сделать. Они бы просто не стали меня слушать, если бы я попыталась им помешать… Ведь рано или поздно дети становятся взрослыми, и родителям не остается ничего иного, кроме как позволить им поступать так, как они хотят.

Последовала долгая пауза, потом миссис Палмер добавила негромко:

– Они разбились под Дирфилдом четырнадцать лет назад… Все трое. Они летели навестить меня и взяли с собой девочку.

Чарли почувствовал в горле комок и судорожно сглотнул. Не отдавая себе отчета в своих действиях, он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча. Эта женщина пережила самое страшное – такое, по сравнению с чем даже его горе казалось незначительным. Ее потеря была невосполнимой, даже если у нее были другие дети, в чем Чарли, кстати, почему‑то сомневался.

– Мне очень жаль, – прошептал он. Его рука по‑прежнему лежала у нее на плече, но ни Чарли, ни миссис Палмер не замечали этого. Их взгляды встретились, и обоим показалось, будто они знают друг друга целую вечность.

– Мне тоже, – сказала миссис Палмер на удивление ровным голосом. – Джимми был удивительным человеком. Ему было тридцать шесть, когда он погиб, а их девочке только пять… Несправедливо, правда?

Она вздохнула и, еще раз промокнув глаза платком, снова надела очки. Потом она подняла голову, и у Чарли буквально перехватило дыхание. В ее взгляде светились такое страдание и мужество, такая открытость и доверие к нему, что ему самому захотелось заплакать. Эта женщина пережила огромное горе, но она не ожесточилась и не замкнулась в себе, снова и снова переживая свою личную беду; она готова была протянуть ему руку помощи, хотя совсем его не знала.

– Горе делает нас мудрее, – заметила миссис Палмер с грустью. – Я поняла это совсем недавно. Прошло целых десять лет, прежде чем я смогла спокойно говорить об этой трагедии. Мой муж… У него было больное сердце. Смерть Джимми явилась для него ударом, от которого он так и не оправился. Он умер три года спустя.

Да, понял Чарли, жизнь обошлась с ней жестоко. Другому человеку хватило бы и половины того, что пережила она. Но, несмотря на это, миссис Палмер не производила впечатления человека сломленного, согнувшегося под ударами судьбы.