Чарли хотелось спросить у нее, как получилось, что она попала в Америку. Быть может, ее мать – американка? Но он сразу осудил себя за глупость. Девочка говорила по‑английски как коренная жительница Соединенных Штатов, и научиться этому она могла только у матери, поскольку, как Чарли уже знал, ее отец был француз.

Были у него и другие вопросы – много вопросов, но он просто не успел их задать. Они как раз подошли к стартовым воротам, и девочка, надвинув на лицо очки, без малейшего колебания оттолкнулась палками и начала спуск. Она мчалась почти по прямой, лишь изредка совершая изящный поворот или закладывая безупречный вираж, когда приходилось огибать какое‑нибудь естественное или искусственное препятствие. Чарли ничего не оставалось, кроме как догонять ее.

Он легко нагнал ее и помчался в нескольких футах позади и чуть сбоку. Внизу они финишировали почти одновременно, и девочка, повернувшись к нему, радостно улыбнулась Чарли.

– Ты катаешься почти так же здорово, как мой папа! – сказала она с восхищением, но Чарли понимал, что восхищаться должен был он. Его новая знакомая оказалась прекрасной лыжницей. Ее веселый, непосредственный характер, ее раскованность очаровали его. Чарли и сам почувствовал себя моложе, настроение его менялось на глазах.

Да, подумал Чарли, если бы месяц тому назад ему сказали, что он будет делить свое свободное время с семидесятилетней женщиной, с призраком и девятилетней спортсменкой‑сорвиголовой, он бы ни за что не поверил. Это было так не похоже на размеренное, предсказуемое, бедное событиями существование, которое он вел в Лондоне, что в ответ на вопрос, как такое могло случиться с ним, Чарли мог бы только развести руками. Но самое интересное заключалось в том, что сам он не видел в этом ничего противоестественного. Напротив, Чарли был вполне доволен своей нынешней жизнью и не собирался ничего менять, во всяком случае – в ближайшее время. Пусть у него не было ни жены, ни друзей, ни работы и никаких планов на будущее, зато у него были холмы, был этот белый искрящийся снег и эта маленькая лыжница, которая настойчиво тянула его обратно к подъемнику, явно рассчитывая еще на один спуск.

– Ты действительно здорово катаешься, – щебетала она. – Прямо как папа, но он профессиональный горнолыжник. Он даже выступал за Францию на Олимпийских играх, только это было очень давно. Сейчас папа уже старый. Ему уже тридцать пять лет.

– Я, значит, старше твоего папы. – Чарли не сдержал улыбки. – Мне сорок два, и я никогда не выступал на Олимпиаде, но все равно – спасибо за комплимент. Кстати, меня зовут Чарли. Он вдруг спохватился и спросил девочку:

– А как тебя зовут?

– Моник Виронэ, – ответила она с таким явным французским прононсом, что Чарли понял, что и по‑французски она скорее всего говорит безупречно. – Моего папу зовут Пьер. Ты никогда не видел его на соревнованиях? Он выиграл бронзовую медаль.

– Может быть, и видел. Но, к сожалению, фамилия его ничего мне не говорит, – признался Чарли неохотно.

Девочка поправила выбившиеся из‑под шапочки волосы, и лицо ее стало грустным.

– Ты, наверное, очень без него скучаешь, – мягко проговорил Чарли, пока они любовались заснеженными склонами. Ни ему, ни тем более Моник не хотелось спускаться к кафе. Чарли нравилось болтать с девочкой, да и ей общество человека, «который катается, как папа», похоже, пришлось по душе. Правда, разговор все время вертелся вокруг отца Моник, из чего Чарли заключил, что девчушка очень по нему скучает.

– Я езжу к нему на каникулы, – с серьезным лицом объясняла она. – Только маме это не нравится. Она говорит, что Париж плохо на меня влияет. На самом деле он плохо влияет на нее.