Марианна заглянула в сумочку – билет лежал на месте.

Принесли луковый суп, и Эмиль сказал:

– Приятного аппетита!

То, что он говорил по-русски, Марианну почему-то расстроило.

В реальности она стояла на сцене только в дни премьер, когда публика штурмовала гардероб, а люди театра поздравляли солистов – взмокших от пота и поэтому скользких, как маринованные маслята. Марианну бросало в такой же точно пот после «оперных снов». Тщеславие к тому времени превратилось в самый настоящий недуг – жаль, что от него нельзя было вылечиться таблетками или уколами. Чтобы усмирить этого зверя, Марианна вспомнила давнюю детскую привычку: когда ей было скучно, она начинала сочинять оперу. И не беда, что от реальной жизни в этих сочинениях, похожих на программки, почти ничего не было и что музыка заимствовалась у Чайковского и Верди, главное – фантазии утешали Марианну и утихомиривали тщеславие. В мечтах она была главной героиней, ради которой мужчины дрались на дуэлях, убивали друг друга в сражениях, совершали подвиги и прекрасные безумства. В реальной жизни Марианна ни разу не имела дел с мужчинами, за исключением папы и коллег. Альва однажды попыталась свести ее с холостяком из филармонии («Он нашего круга!»), но от него пахло, как от мускусного волка в зоопарке, да и сам он Марианной не слишком-то заинтересовался. Она была совсем обычная, и многие коллеги, проработавшие с ней двадцать лет, не узнавали ее, встречая на улице. Такие лица штампуют миллионами, где-то есть одобренный образец.

Луковый суп был очень горячим, пусть немного остынет. Времени с запасом – до спектакля целых полтора часа.

«С днем рождения», – сказала себе и про себя Марианна.

Эмиль махнул рукой, и официантка принесла ему новый стакан бурой жидкости. Больше всего этот напиток походил на свекольный сок, но был, наверное, ликером.

Весь сегодняшний день, начиная с самого утра, Марианна вспоминала маму. Ей бы понравилась эта картинка – взрослая дочь в Париже, в двух шагах от одной из лучших оперных сцен мира. Наверное, гастроли? Или, быть может, дочь скрывается от поклонников, но один, особенно настырный, по имени Эмиль, все-таки выследил ее в роскошном ресторане?

Похоже, кое-кто начинает сочинять следующую оперу, не завершив предыдущую.

Суп слегка остыл, но был душистым и пьяным, как и тот, вчерашний.

Голой ее видела только мама в детстве и еще некоторые врачи – после каждого такого обнажения, пусть даже частичного, Марианна чувствовала себя испачканной. Совсем маленькой, на пляже, Марианна отказывалась переодеваться, пока мама не окружала ее полотенцем, закрывая, как занавесом, от чужих взглядов. Телесная жизнь казалась ей утомительным делом – лучше уж быть главной героиней, страдать и вовремя погибнуть.

Альва много раз заводила с Марианной разговоры о любовниках, но она их не поддерживала, поэтому все сводилось в конце концов к работе и нижним нотам у тенора.

Принесли крем-карамель, похожую на сладкую запеканку с корочкой, которую маленькая Марианна ела в детском саду «Звездочка». Та запеканка лежала на противне, нарезанная квадратиками. Здесь ее подали в чашке – креманке, сказала бы мама.

Эмиль теперь уже и в самом деле не сводил глаз с Марианны, и это ей совсем не нравилось. Не зря она вдруг вспомнила про сумасшедших. Мужчины интересовали Марианну только как герои опер, носители голоса – им ни в коем случае не следовало покидать сцену, а точнее, мир фантазий. Эмиль вдруг встал с места и оказался пузатым дядькой в грязноватых брюках. Марианна вскинула руку, изображая Альву в ресторане, когда та просила счет, но официант упрямо не видел ни вздернутой руки, ни самой Марианны.