Леонсо поступил по-королевски: ничуть не споря, он кинул несколько золотых, чем немало удивил и толпу и стражников, вследствии чего повозки беспрепятственно проехали в город, провожаемые завистливыми взглядами более жадных или более бедных.

Под красными, почти что багровыми лучами заходящего солнца Тарантия казалась божественно прекрасной. Высокие — в два, а то и в три этажа — дома были построены не только из простого камня, но и из жадеита, гагата и мрамора; окна их, большей частью обращенные на улицу, переливались разными цветами, что казалось особенно красивым именно в это время, а под крышами на узкой и короткой ступени величественно стоял каменный Митра — везде одинаковый — взирая вниз с неизменным благодушием и пряча в бороде свою знаменитую полуулыбку.

Миновав ворота, лицедеи высыпали из повозок и завертели головами, осматривая все это великолепие. Только Сенизонна бывал в Тарантии в далеком прошлом, и сие обстоятельство не могло не испортить настроения его приятелям, ибо красавец незамедлительно надулся как индюк и громко шипел, выражая таким образом презрение к всеобщему глупому, по его мнению, восторгу. «Ну что здесь хорошего, козел?» — ныл он, дергая за полу куртки Енкина. — «Рыжий, чего выпучился, а? Тебе нравится эта развалюха?» — и заглядывая в лицо Мадо, он небрежно махал тонкой рукой в сторону пирамидального строения, окруженного колоннами цветущих каштанов. Когда наконец Леонсо, потеряв терпение, взял красавца за шиворот и зашвырнул в повозку, радужное настроение лицедеев было окончательно разрушено.

— Хочу в кабак, — мрачно заявил Ксант и вопросительно посмотрел на отца. — Я должен пожрать, иначе при виде этого недоноска меня стошнит.

— Меня тоже, — подтвердил Михер. — Как ты еще терпишь его, Леонсо?

— Ты, что ли, лучше его? — неожиданно вступился за Сенизонну Мадо. — Все вы подонки, смотреть на вас противно.

— Сам подонок! — злобно выкрикнул из повозки наказанный красавец и тут же заскулил, раскаиваясь.

— Ах ты… вонючка! Да я тебя сейчас растерзаю! — взъярился рыжий, сжимая кулаки. В ответ ему раздалось шипение, перемежаемое отборными ругательствами и повизгиваниями: Сенизонна отлично знал, каков Мадо в гневе и связываться с ним не имел желания.

— Заткнись, Мадо, — устало сказал Леонсо. Он положил тяжелую руку на плечо рыжему и легонько стиснул его, отчего на лице у того сразу побледнели веснушки.

— А почему я? Мадо, Мадо… Первый Ксант начал!

— Заткнись, говорю.

— Посмотри, Леонсо! — робко промолвил Играт, который не выносил ссор, испытывая при этом нечто вроде медвежьей болезни. — Как раз кабак! «Три свиньи и поросенок»… Зайдем?

Леонсо молча кивнул. На яркой вывеске, освещенной изнутри светильником, соблазнительно розовела баранья нога; рядом с ней, кривая на один бок, белела вздыбленной пеной глиняная кружка; под вывеской находилась дверь — крепкая, дубовая, с толстой железной цепью, призванной охранить заведение от воров темной ночью — но сейчас дверь была гостеприимно распахнута, и, хотя тупая рожа исполина вышибалы не способствовала желанию войти, лицедеи гурьбой ввалились в душное нутро переполненного кабака.