Изменить размер шрифта - +
Ты стеснялся, и я стеснялась, а уже тогда были муж и жена, сразу. Я так тебя люблю, Саша, так… И я знаю, ты — тоже. Это либо есть, либо нет. Но если уж есть… все остальное далеко, неважно. — Ы… Пауза. — Солнышко… — говорит она. — Скоро солнышко пригреет, придет лето… И озера чистые-чистые… Мы всегда будем вместе, — уже невнятно, уже едва слышно лепечет она и прижимается, прижимается щекой к его щеке. — Никогда не расстанемся. А они… они — пусть думают, что живут… Потом слов уже не понять — она еще воркует что-то, но все слабее. Наконец становится тихо. Огарок на блюдце оплывает, догорает. Гаснет.

 

Возвращения

 

Все мы выросли из Быковского спецкостюма…

Посидеть за столом с нормальными хорошими

людьми, не слышать ни о долларах, ни об акциях,

ни о том, что все люди скоты… Ой, когда же я

отсюда выберусь!..

А. и Б. Стругацкие. "Стажеры"

Подкатил громадный красно-белый автобус. Отъезжающих пригласили садиться.

— Что ж, ступайте, — сказал Жилин.

Высоченный седой старик, утопив костистый подбородок в воротнике необъятной меховой куртки, исподлобья смотрел, как пассажиры один за другим неторопливо поднимаются в салон. Кто-то легко, от души смеялся, кто-то размашисто жестикулировал, до последней секунды не в состоянии вырваться из спора; кто-то, азартно изогнувшись, наяривал на банджо. Пассажиров было человек сто.

— Успеем, — низким, хрипловатым голосом проворчал старик. Пока они все усядутся…

Третий — уже не старый даже, а просто маленькая, сморщенная, сутулая почти до горбатости мумия, укутанная в плотный теплый плащ и плотный теплый шлем с наушниками, — нелепо запрокинув голову, озирался вокруг. У него были по-молодому живые, но совершенно несчастные глаза. Он словно прощался.

— Ax, да пошли, Алексей, — проговорил он надтреснуто. — Что ты Витю мучаешь? Это еще минут на пятнадцать, не меньше.

— Я никуда не тороплюсь, Григорий Иоганнович, — поспешно сказал Жилин. Крохотное лицо мумии скривилось в иронической гримасе: мол, говори-говори, все мы знаем, что такое чувство такта и жалость к тем, кто одной ногой в могиле.

Огромный и словно чугунный Алексей вынул правую руку из кармана куртки и медленно провел ладонью по редеющим седым волосам.

— Пожалуй… — раздумчиво сказал он.

— Ну, конечно, — сказал его спутник; чувствовалось, что он с трудом сдерживает возбуждение. — Уж ехать, так ехать. Как это у вас говорят? Долгие проводы — лишние слезы!

Алексей покосился на него своими чуть выпученными глазами, в стылой глубине которых проскользнуло едва уловимое недоумение.

— У кого это — у вас? — медленно спросил он. Григорий Иоганнович не ответил. Он смотрел в небо — чистое, синее, без единого облачка, даже без птиц; над аэродромом их разгоняли ультразвуковыми сиренами. Смотрел так, будто и небо это видел в последний раз.

Алексей выждал несколько мгновений, потом повернулся к Жилину.

— Ладно, — повторил он. — В конце концов, не на век едем. Путь, конечно, неблизкий, но, думаю, к вечеру-то уж мы обернемся, — шумно втянул воздух носом. — Тойво, как я понял, дело разумеет.

— Я, Алексей Петрович, вас в гостинице дождусь, — ответил Жилин. — Сниму пару номеров… вы же всяко с дороги устанете. Отоспимся здесь, а уж утром двинем обратно.

— Резонно, — коротко одобрил Алексей Петрович. Еще выждал. С каким-то сомнением покосился на Григория Иоганновича, — но тот так и смотрел в небо, и во взгляде его были тоска и недоговоренность.

Быстрый переход