Мы почувствовали физическое притяжение друг к другу уже на тренировочных подключениях – это обязательные испытания, которые надо пройти, прежде чем тебе доверят настоящую боевую машину. Мы тогда урывали каждую свободную минуту, чтобы побыть наедине, и занимались сексом трижды за раз, пылко, необузданно и отчаянно страстно. Даже для нормальных людей начало нашего романа показалось бы слишком бурным. Но тогда мы только попробовали, каково это – подключиться к сети, и ощущения, которые мы испытали, не шли ни в какое сравнение с тем, что нам доводилось чувствовать когда‑либо раньше. Жизнь представлялась нам запутанной головоломкой, и мы как будто вдруг наткнулись на закоулок лабиринта, в котором никто еще никогда не бывал.

Но когда нас отключали, мы не могли отыскать этого закоулка, как ни старались. Мы много разговаривали, еще больше занимались сексом, мы обращались к психологам и разным консультантам, но оказалось, что, когда мы подключены к сети, – мы одно, единое существо, а все остальное время – два других, совершенно разных человека.

Я еще тогда рассказывал об этом Амелии – не только потому, что мы были друзьями, а еще и потому, что мы уже в тот период работали над одним проектом, и Амелия не могла не заметить, как я страдаю. Я не мог выкинуть Каролин из головы – в самом буквальном смысле.

Мы так с этим и не разобрались. Каролин умерла – совершенно неожиданно. У нее случился инсульт – причем в спокойной, мирной обстановке. Мы тогда ждали сменщиков после обычной, ничем не примечательной миссии.

Мне пришлось на неделю лечь в госпиталь. В каком‑то смысле перенести это оказалось гораздо тяжелее, чем потерю просто любимого человека. Я потерял не только любимую – я словно потерял какую‑то часть самого себя.

Амелия просидела эту неделю рядом со мной и все время держала меня за руку. С тех пор мы стали гораздо ближе друг другу.

Обычно я не засыпаю сразу после того, как позанимаюсь любовью, но не на этот раз, после субботних приключений в баре и бессонных часов в самолете. Можно было бы подумать, что человек, который проводит треть жизни как часть одной машины, будет вполне комфортно чувствовать себя, путешествуя внутри другой, – но, увы, это не так. Я не смог заснуть в самолете – все казалось, что только я засну – и чертова железка свалится вниз.

Меня разбудил запах жареного лука. Поздний завтрак или обед – какая разница? Амелия питала особое пристрастие к картофелю – наверное, сказывалась ирландская кровь. Она нажарила целую сковородку картошки с луком и чесноком. Нельзя сказать, чтобы я очень любил это блюдо, особенно на завтрак, но для Амелии это был обед. Она сказала, что встала в три, чтобы поработать – надо было рассчитать последовательность распада, но в конце концов у нее не вышло ничего стоящего. Так что за работу в воскресенье она вознаградила себя душем, невыспавшимся любовником и жареной картошкой.

Я нашел свою рубашку, но так и не смог отыскать джинсы – поэтому надел пижамные брюки Амелии. Мы носили одежду одинакового размера.

Я нашел в ванной свою синюю зубную щетку и воспользовался зубной пастой Амелии – она почему‑то пахла гвоздикой. Я решил отказаться от душа – желудок настоятельно требовал пищи. Это, конечно, была не овсянка и не мясной соус с подливкой – но и не такая уж отрава.

– Доброе утро, мой ясноглазый!

Неудивительно, что я не нашел своих штанов – их надела Амелия.

– Ты что, совсем не в себе? – спросил я.

– Я просто примерила, – Амелия подошла и положила руки мне на плечи. – Ты как будто ошарашен? Вот это да!

– Что еще за примерки? Видишь, что мне пришлось надеть?

– Поискал бы что‑нибудь другое…

Амелия стащила с себя мои джинсы и протянула мне, а сама вернулась к своей картошке – в одной футболке.