— А я знаю, сударь, — хихикнул Черноволов. — Ваш портрет по местному телевидению каждые полчаса показывают. Тем лучше, вот и расскажете о коварстве местных правоохранительных органов.

Чем-то Локтеву и сам Черноволов, и все, что он предлагал, было неприятно. Но Локтев сцепил зубы: ввязался в драку — не ной. Значит, здесь так принято.

— Вот слушаю тебя, Славка, и с души воротит, — громыхнул молчавший до сих пор Окунько. — Какие ж мы все мелкие и пакостные! То ли дело — там! — он кивнул головой в сторону окна. — Все можно, честно, красиво, без подлостей. Да, жестоко, бывает, сурово, но без пакостей. Бабахнет — красота!

— А диск мне придется с собой забрать, — не обратил внимания на слова Окунько Черноволов.

— Может, его скопировать? — не без тревоги высказался Локтев.

— Не советую. Один раз уже так пролетел. Дискета была хитро защищена от копирования. Просто вся информация тут же стерлась. Надо, чтоб специалист посмотрел. — Черноволов заглянул в свой блокнот. — Значит, вы говорите, Борисом его зовут?

— Да, Симонов.

— Что-то знакомое… Не могу вспомнить. Надо посмотреть по своей картотеке. Ну, ладно, это терпит.

Черноволов встал и повернулся к Окунько. Видно, решил все-таки ему ответить.

— Ты, Сергей, романтик и лирик, хотя и физик. Мы, пакостные, можем так загадить всю землю, что даже твои вулканы будут вонять сортиром. А я пытаюсь эти авгиевы конюшни разгрести. Значит, так, сударь, — это он сказал уже Локтеву, — вечером приходите вот по этому адресу. Если вас до вечера не поймают. — И протянул ему маленький листок бумаги.

Вулканолог, обсудив с Локтевым ситуацию, решил, что лучше будет отвезти лесничего на дачу. Всю дорогу Окунько взахлеб рассказывал о последней экспедиции. Он спустился в кратер всего за два дня до извержения, взял отличные пробы, снял уникальные показания сейсмографа…

— Как думаешь, они Анастасию могут?.. — перебил его Локтев, но договорить не смог. Язык не повернулся.

— Знаешь, Виктор, мне вообще вся твоя история кажется каким-то дурным сном. Если бы я не знал тебя, если бы это был, скажем, тот же Черноволов, я бы решил — «утка», желтая такая, жирная утка. Я и до сих пор не слишком верю, что все происходит именно так, как тебе кажется. Ничего с твоей дочкой не случится.

Локтев сцепил зубы.

— Ну хочешь, вот прямо сейчас к Тане поедем. К Казаченок. Хочешь?

— Ты ее знаешь? — удивился Локтев.

— Отличная девка. Между прочим, неплохая поэтесса была. Что ты, я в нее даже влюблен был немного… Ага…

На даче просидели до вечера. Локтев стал потихоньку отходить душой, то ли потому, что рядом был этот надежный человек, то ли потому, что шумел вокруг лес, а в лесу… да что там говорить!

Окунько показывал образцы, привезенные с разных концов Белоярского края, словно демонстрировал произведения искусства. А Локтеву все камни казали одинаковыми, но и он в конце концов увлекся. Даже не заметили, как подкрался вечер.

На обратной дороге в город молчали. Таял душевный покой, на его место вползали тревога и нервозность. Даже Окунько сосредоточенно молчал.

К указанному адресу — на проспект Колчака — приехали часов в десять вечера. Это был деревянный особняк, сделанный, наверное, много лет назад, но все еще крепкий и надежный.

— А, так вот это что за дом! — подъезжая к дому, сказал Окунько. — Я знаю человека, который здесь работает. Не сразу сообразил только, старею, видно.

— В этом городе вообще есть кто-нибудь, кого ты не знаешь?

Окунько весело заржал.