…Когда эта битва, кажется, была выиграна, я с облегчением вздохнул, поняв, что способен опереться на положительные стороны своего характера во имя достижения серьезной цели, а вот мое целомудрие меня совершенно не трогало. Но тут появилась Элен, которая и словом, и делом доказала, что я печально заблуждался. Иначе я не взвалил бы на себя бремя женитьбы.

Ее героизм был совершенно другого толка, нежели мой как я считал в то время. Он был противоположного свойства. Через год после окончания школы, когда ей было восемнадцать, она сбежала с одним журналистом, в два раза старше нее, в Гонконг, где он жил со своей женой и тремя детьми. Не имея за душой ничего, кроме потрясающей внешности, напускной бравады и характера романтического склада, она бросила университет, приятеля, пожертвовала деньгами, которые получала каждую неделю, и, ничего не сказав своим ошеломленным и напутанным до смерти родителям (которые целую неделю считали, что ее похитили или убили), решила уехать туда, где ей будет значительно веселей, чем в университетском женском клубе.

Всего полгода назад, как оказалось, она оставила всех и все, к чему так стремилась восемь лет назад — удовольствие бродить среди старины и впитывать экзотику роскошных, очаровательно незнакомых мест, — чтобы вернуться в Калифорнию и начать жизнь заново.

— Я надеюсь, что мне никогда больше не придется пережить такой год, как последний — это были чуть ли наш первые ее слова, когда мы познакомились на банкете, устроенном богатыми молодыми спонсорами по случаю издания в Сан-Франциско нового журнала «по искусству». Элен готова была безо всякого смущения поведать мне свою историю. Я и сам нисколько не смутился, когда нас представляли друг другу, из-за того, что отделался от девушки, с которой пришел, когда заметил среди снующих гостей Элен.

— Почему? — задал я ей свой первый вопрос из многочисленных «почему», «когда» и «как», на которые она будет вынуждена мне ответить. — Что же это был за год? Что случилось?

— Ну, во-первых, я целые полгода, с тех пор, как стала студенткой, нигде не появлялась.

— А почему ты вернулась?

— Мужчины. Любовь. Все как-то вышло из-под контроля.

Я готов тут же отнести ее «прямоту» за счет ее менталитета читательницы популярных изданий и склонности к неразборчивым связям. Вот так, легко и просто. «О, Господи, — думаю я, — такая красивая, и так все банально». По тому, что она начинает мне рассказывать, создается такое впечатление, что она уже пережила пятьдесят бурных романов — на борту пятидесяти шхун бороздила Южно Китайское море с мужчинами, которые забрасывали ее старинными украшениями и были женаты на других женщинах.

— Послушай, — сказала она, уловив мое недоверие, — что ты имеешь против страсти? Откуда такое недоверие, мистер Кепеш? Ты хочешь знать, что я собой представляю — я и рассказываю тебе.

— Чистейшая сага, — говорю я.

Улыбнувшись, она спрашивает:

— А почему бы и нет? Лучше уж сага, чем многое другое. Ответь теперь, что ты имеешь против страсти? Что плохого видел от нее? Или, может быть, хорошего?

— Сейчас речь идет о том, что видела от нее ты.

— Она дала мне только прекрасное. И ничего такого, чего бы я стыдилась.

— Тогда почему же ты здесь, а не там, охваченная страстью?

— Потому что, — отвечает Элен безо всякой защитной иронии, что заставляет меня отказаться от моего иронического тона и помогает увидеть, что она не только потрясающе красива, но и реальна, она здесь, со мной и, может быть, даже будет моей, если я захочу. — Потому что, — продолжает она, — я старею.