— Ты переписываешь сейчас историю, Элен. В этом нет необходимости. Мы мучили друг друга, действительно, но это было не со зла. Причиной были смятение, неведение, другие чувства, но не злоба. Мы тогда не смогли бы быть вместе так долго.

— Я сжигала этот проклятый хлеб нарочно.

— Насколько я помню, это была проклятая яичница, которую ты сжигала. Проклятый хлеб никогда не был заправлен в тостер.

— Я умышленно не отправляла твои письма.

— Зачем ты все это говоришь? Чтобы наказать себя, освободиться от грехов или поддразнить меня? Даже если все это и правда, я больше ничего не хочу об этом знать. Это все умерло.

— Я всю жизнь не выносила привычку людей тратить время попусту и всегда планировала себе интересную жизнь.

— Я помню.

— Ну, теперь это тоже умерло. Теперь я принимаю жизнь такой, как она есть, и благодарна за то, что у меня есть.

— О, пожалуйста, не прибедняйся. Мистер Лауэри не произвел на меня впечатление неудачника. Скорее он кажется мне сильной личностью, человеком, который знает, что он хочет. Похоже, он влиятельное лицо, принимая во внимание тот факт, что он помогал в деле с мафией. Кажется, он достаточно смелый человек. Как раз то, что тебе нужно. И похоже, он сходится во взглядах с тобой.

— Действительно?

— Ты выглядишь великолепно, — говорю я и жалею об этом. Но добавляю: — Очаровательно.

В первый раз с того момента, как на веранду вышла Клэр, мы снова погрузились в молчание. Мы смотрим друг на друга, не отводя взгляда, как будто мы двое незнакомых людей, которые решились открыто и недвусмысленно взглянуть друг на друга перед тем, как стремительно и бесстыдно заняться любовью. Мне кажется, нам не избежать легкого, а может быть, и не такого уж легкого флирта. Может быть, мне следовало это сказать, а может быть, нет. Может быть, надо было просто отвести взгляд.

— А чем ты болела? — спрашиваю я.

— Чем? По-моему, всем. Я, наверное, побывала у пятидесяти докторов. Сидела в приемных и ждала, пока мне сделают рентген, возьмут кровь, сделают укол кортизона. Потом шла в аптеки за лекарствами и глотала таблетки, в надежде, что они немедленно подействуют. Ты бы видел мою аптечку! Вместо прекрасных кремов и лосьонов «Графини Ольги» — пузырьки и пузырьки с отвратительными таблетками. И ни одно из этих лекарств мне не помогло, только нанесло вред желудку. Мой нос не просыхал целый год. Я чихала часами, так что уже не могла дышать. Мое лицо отекло, глаза все время чесались. Потом я покрылась ужасной сыпью. Ложась спать, я молилась, чтобы она прошла так же внезапно, как и появилась. Один аллерголог посоветовал мне переехать в Аризону, другой говорил, что это не поможет, третий очень подробно объяснял, что у меня была аллергия на саму себя или что-то вроде этого. Поэтому я приходила домой, ложилась в постель, накрывалась с головой и мечтала о том, что из меня выкачают всю мою кровь и заменят чужой кровью, с которой я буду жить до конца моих дней. Я чуть не сошла с ума. Иногда по утрам мне хотелось выброситься из окна.

— Но тебе стало лучше.

— Я начала встречаться с Лэсом, — говорит Элен. — Кажется, тогда и началось выздоровление. Постепенно. Я не знаю, как он мог выносить меня. Я была такая страшная.

— Может быть, не такая страшная, как тебе казалось. Похоже, он влюбился в тебя.

— Когда я поправилась, я испугалась. Мне стало казаться, что без него я опять заболею. И начну снова пить, потому что ему каким-то образом удалось отучить меня и от этого. Когда он первый раз зашел за мной, чтобы куда-то вытащить, такой сильный, самоуверенный, здоровый, я ему сказала. «Послушайте, мистер Лауэри, мне тридцать четыре года, и я больна, как собака, и мне не нравится, когда за мной наблюдают».