Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше превосходительство, мы много довольны… (Кланяется и не берет.)

Живновский. А что, видно, претит хлебное! вот она где познается, искренность-то!

Живоедова (с иронией). Уж где ему хлебное вино пить!

Иван Прокофьич. Пей, братец!

Баев. Пей, сударь. Вот и я тоже християнин, а пью же.

Прокофий Иваныч дрожащими руками берет рюмку и выпивает.

Живоедова. Поди, чай, он, отсюда домой пришедши, в баню сходит, чтоб только грех-то с себя этот смыть, что в таком поганом месте был.

Живновский (Лобастову). А это именно доложу я вашему превосходительству, что водка во многих случаях пробный камень. У меня был приятель исправник, так он, бывало, даже для шутки мне показывал: «А хочешь, говорит, посмотреть, который в вере не тверд?» — и подзовет к себе да нальет ему рюмку водки: «Выпей, брат!» Так ни за что не выпьет, хоть вы на куски его режьте!

Те же и Фурначев. При виде его Прокофий Иваныч отходит несколько в сторону.

Фурначев. Папеньке честь имею свидетельствовать мое глубочайшее почтение! (Целует у него руку.) Как изволите в здоровье своем находиться? Генерал! Елена Андреевна! Анна Петровна! как поживаете? (Живновскому.) Здравствуй и ты! Я, папенька, сейчас по дороге встретил вашего домашнего врача, и он мне сообщил утешительную новость, что ваше здоровье удовлетворительно… Дай бог! дай бог! не нужно ни богатств, ни почестей, если человек не пользуется первым благом в жизни — здоровьем!

Настасья Ивановна (указывая на Прокофья Иваныча). Не видишь, что ли? посмотри!

Фурначев. А! и вы, братец, здесь? (К Ивану Прокофьичу.) Вам, конечно, папенька, неизвестно, что вчера Прокофий Иваныч вас за полтораста тысяч продавал!

Баев. Полно, сударь, врать-то!

Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше высокородие!

Иван Прокофьич. Как продавал?

Фурначев. Точно так-с. Пришел вчерась ко мне и говорит: «Устройте, говорит, так, чтоб тятенька — извините, папенька, это его собственное выражение — духовной не оставлял, так я, говорит, вам полтораста тысяч подарю». Право-с! Я еще с ним поторговался немного, а то бы за сто тысяч продал!

Все смеются.

Иван Прокофьич. Так вот, брат, ты как!

Прокофий Иваныч (падая в ноги старику). Помилуйте, батюшка, никогда этого не бывало!

Фурначев. Мне, папенька, лгать не из чего-с. Я в этих ихних дрязгах по наследству вмешательства не имею. Меня чем бог самого благословил, тем я и доволен, потому что знаю, что ничто так жизнь человеческую не сокращает, как завистливый взгляд на чужое достояние. Что папеньке будет угодно, по милости своей, мне назначить, я всем буду доволен, а если и ничего не назначит, и тут роптать не стану, а пролию печаль мою ко господу, потому что на это власть их родительская… (Прокофью Иванычу.) Только мне вот что обидно будет, если, помимо людей достойных, достанется все тебе, который, кроме черной неблагодарности, ничем другим не заплатил за все благодеяния…

Иван Прокофьич. Это ты справедливо, Семен, говоришь.

Фурначев. Кто тебя родил? кто тебя воспитал? кто тебя человеком на свет пустил? И чем же ты заплатил за это? тем, что родителя своего готов на площади с аукционного торга продать! Нет, воля ваша, папенька, а я не могу, не могу его видеть!

Баев. Ах, Прокофий Иваныч, Прокофий Иваныч! как же ты это так родителя-то своего за грошик отдать хотел!

Прокофий Иваныч. Не было этого, батюшка!

Фурначев. Ты говоришь: не было… А кого я вчерашнего числа при Андрее Николаиче уличал? Кого я вчера перед целым светом страмил? Андрей Николаич! говорите, ваше превосходительство! при вас это было?

Лобастов. Не знаю я, сударь; моя изба с краю, что и слышу, так не знаю!

Иван Прокофьич (иронически). Так ты, значит, отца своего продать захотел!

Прокофий Иваныч стоит склонив голову.