Живновский. Эх, счастье-то, счастье! как человека-то оно украшает!

Прокофий Иваныч. А Семена Фурнача упеку! в самую, то есть, в Сибирь, в Туруханск упеку!

Живоедова. Упеки, голубчик, упеки! Он всему злу корень и причина!

Прокофий Иваныч. Только слушайте вы мой план…

В соседней комнате раздаются шаги. Шш… идет! по местам!

Все прячутся в комнату Живоедовой.

Фурначев (входит бережно).

Фурначев. Кончил праведный муж земное свое обращение! Жил-жил, добродетельные подвиги совершал, капиталы великие сооружал — и что ж осталось? Так, одно мечтание! Вот наша жизнь какова!.. Подобна сну мятежному, можно сказать, или вот плаванью по многоволнистому океану житейскому! Сколько ни употребляй усилий, сколько ни бейся против волн, а все погрузиться в хладное оных лоно придется… Хорошо еще, если кто, подобно почтенному Ивану Прокофьичу, достояние по себе оставляет, и если достояние это в надежные руки исток свой находит, но куда как должно быть прискорбно тому, кто умирает нищ, и убог, окружен детьми малыми и гладными! Найдет ли он для себя оценку в потомстве? Рыдающая у гроба жена скажет: «На кого ты меня покинул?» Голодные дети возопиют: «Зачем ты нас на свет произвел?» Посторонние люди скажут: «Кто сей презренный человек, который даже крупицы злата после себя не оставил!..» Страшное зрелище!.. (Задумывается.) Не таков был Иван Прокофьич: он именно красота и благолепие дому своему был… Однако пора бы и приступить… Где ж это Анна Петровна? (Подходит к двери, ведущей в комнату Живоедовой.) Заперта. Анна Петровна! Анна Петровна!

Ответа нет.

Верно, на кухне… что ж, быть может, это и к лучшему… Можно будет наскоро взять, что следует, да и уйти… Кабы помог бог счастливо! (Крестится и направляется к спальной Ивана Прокофьича, но вдруг останавливается.) Странное дело… не могу! даже коленки дрожат, точно вот новичок я… (Задумывается.) Помню я время… тогда еще молоденек я был… тоже подобное происшествие было. Умирал тогда покойник батюшка — тоже боялся я, чтобы матушке после него наследство не осталось… В ту пору я бесстрашнее был… вошел, отомкнул сундук и взял… Да что и взял-то! всего и богатства два двугривенных после покойника осталось… А теперь вот миллионами пахнет, вся будущность, значит, тут разыгрывается, а не могу, ноги дрожат… Фу! что за вздор! Смелей, Семен! (Вбегает в спальную, но внезапно оттуда возвращается бледный и взволнованный.) Господи! что это, будто привиделось мне, что старик встал! (Тяжело дышит.) Ведь вот, можно сказать, воображение какие фантазии над нами смертными разыгрывает… Господи благослови! (Входит в спальную и уже не возвращается оттуда.)

В это время дверь из комнаты Живоедовой потихоньку отворяется.

Прокофий Иваныч и Лобастов (выходят из комнаты).

Прокофий Иваныч (говорит за кулисы). Вы покедова тамотка в каморке посидите… (К Лобастову.) Ну, а мы с тобой побеседуем на свободе: он, чай, там еше не скоро с деньгами-то управится! Надо ему сперва наворовать, да и в порядок еше привести… Только уж если он оттудова благополучно выйдет, да и начнет считать деньги, так ты уж, сделай милость, уважь меня, Андрей Николаич! как сказано, так под мышки-то его двумя пальчиками и возьми… это самая забавная будет штука!

Лобастов. Только прости уж ты Гаврюшу-то!

Прокофий Иваныч. Простить можно. Правда, обижал он меня… ну, да в то время кто надо мной не наругался!

Лобастов. По неопытности, Прокофий Иваныч; молод еше очень, да и прочие поощряли…

Прокофий Иваныч. Да, натерпелся-таки я… Ты возьми то, что Настасья Ивановна за стыд для себя почитала, коли я к руке-то к ее прикоснусь!.