— Сдается мне, — вздохнул Симон Агилон, сопровождая друга назад в дом, — ты так и не успокоился, даже сейчас. Ради Бога, скажи, на что ты надеешься? Еще два дня — и она миледи Домвиль.

Йоселин молчал, думая о поднятой вверх руке. Его сердце трепетало, ведь пальцы девушки коснулись губ, а это означало больше, чем он мог рассчитывать.

— Мне по-прежнему не нравится ее молчание. Я ей не доверяю.

Он презрительно пожал плечами, отбрасывая подобную мысль.

— Да ты просто слишком волнуешься. Она сдалась. Она абсолютно покорна. Да и что она может сделать? Даниэлю приказано не выпускать ее за ворота, а Уолтер следит за церковной дверью. Другого пути отсюда нет. Разве только она найдет способ перелететь через стену или перепрыгнуть через Меол. Конечно, стоит следить за ней пристально и в доме, это не повредит. Но только осторожно, не привлекая слишком много внимания. Впрочем, я уверен: ты в ней ошибаешься. У этой пугливой мышки не хватит смелости заявить, что она не согласна.

— И все же! — сурово произнесла мадам Пикар. — Я слышала, здешний настоятель аббат Радульфус не питает почтения к баронам, прекрасно сознает свою силу и использует её, особенно если видит, что посягнули на его права. Хотела бы я быть так же уверена в ее кротости, как ты.

— Говорю тебе: ты слишком волнуешься. Как только Ивету подведут к алтарю, она скажет те слова, которым ее научили, без всяких фокусов.

Агнес закусила губу. Слова мужа не убедили ее до конца.

— Что ж, может, и правда. Но все-таки как бы мне хотелось, чтобы с этим делом уже было покончено! Когда минут эти два дня, я вздохну с облегчением.

Брат Освин застенчиво доложил Кадфаэлю о событиях дня, стараясь неупустить ни одной своей мелкой заслуги перед тем, как нанести главный удар.

— Брат лекарь из лазарета забрал лекарственные кашки и порошки. А отцу приору я дал желудочное снадобье — то самое, что вы для него приготовили. Вы оставили подсыхать лепешки, так они, я думаю, уже готовы. А сушеные травы для отвара, про который вы говорили, я истолок в очень меленький порошок, и завтра отвар уже можно будет готовить. Но… — Вот теперь он добрался до дурных новостей. Вот он, этот огорченно-изумленный вид, говорящий, что начатое с лучшими намерениями и уверенностью в успехе дело сыграло с работником какую-то дурную шутку. — Но случилась странная вещь… Не понимаю, как могло такое произойти, горшок наверняка уже был треснутым, хотя ни одной трещины на нем я не видел. И микстура от кашля, что вы оставили на огне… я следил за ней тщательнейшим образом, я уверен, что снял ее с огня, когда она достаточно загустела, и я размешивал ее точно так, как вы мне сказали. Помните, вы говорили — она срочно нужна старому брату Френсису: у него так плохо с легкими… Я подумал, что быстро остужу ее и разолью по бутылочкам до вашего прихода. Так что я снял горшок с огня и поставил в таз с холодной водой…

— И горшок лопнул, — обреченно произнес Кадфаэль.

— Разлетелся на части, — признал брат Освин в смущении и печали, — на две огромные части, и весь мед и травы — все вылилось прямо в воду. Просто невероятно! Вы не знали, что горшок надтреснут?

— Сын мой, горшок был прочен, как колокол, и к тому же это был один из самых лучших горшков. Но ни он, ни любой другой горшок не предназначен для того, чтобы, сняв с огня, его тут же плюхать в холодную воду. Глина не любит столь резкой перемены температуры, она сразу сжимается и разваливается.