Из беседки в стене высунулась рука и поймала запястье Иветы. Торопливый голос шепнул:

— Сюда, быстро! Тут в углу есть сарайчик… домик травника. Идем! Здесь никто нас не станет искать.

Каждый раз, когда Ивете удавалось к нему приблизиться — а такая возможность выпадала очень нечасто и длилась очень недолго, — девушку пугала и в то же время успокаивала внушительность фигуры юноши: он был так высок, широкоплеч, длиннорук, гибок, с узкими бедрами, что, казалось, окружал ее несокрушимой стеной, словно башня, в которой Ивета могла укрыться от всяких опасностей. Но девушка знала, что, увы, не от всяких, и знала, что он так же несчастлив и уязвим, как и она сама. От этой мысли ей делалось страшно — даже больше, чем за себя. Эти высокородные господа, стоит им только взъесться, могут с легкостью уничтожить юного дворянина, каким бы рослым и сильным он ни был и как хорошо ни владел бы оружием.

— Сюда могут прийти, — прошептала она, вцепившись в его руку.

— В такое время, вечером? Никто не придет. Сейчас они ужинают, а потом отправятся в здание для капитула.

Он потянул ее за руку, увлекая за собой в деревянный домик, где на полках блестело стекло, а оставленная слабо гореть до новой надобности жаровня казалась огненным глазом, светящимся в полумраке. Юноша не стал закрывать отворенную дверь. Лучше было ничего там не трогать, чтобы не выдать монахам, что в домик наведывались незваные гости.

— Ивета! Ты пришла! Я боялся…

— Ты же знал, что я приду!

— …боялся, думал, за тобой будут все время следить, и следить слишком пристально. Слушай меня, у нас мало времени. Ты не должна и не будешь отдана этому грубому старику. Завтра, если ты только мне доверяешь и если хочешь бежать со мной, приходи сюда снова в это же час…

— О Боже! — сказала она с тихим стоном. — С чего мы взяли, что у нас есть путь к спасению?

— Но его не может не быть, он должен быть! — с настойчивой яростью вскричал юноша. — Если ты действительно этого хочешь… если ты любишь меня…

— Если я люблю тебя!

Ивета припала к нему. Ее маленьких тонких рук не хватало, чтобы заключить в объятия все его мощное тело, но она стремилась охватить руками как можно больше. И в этот самый момент в дверях появился ничего не подозревавший брат Кадфаэль. Обутый в легкие сандалии, он бесшумно прошел по ухоженной тропинке и внезапно заслонил своим телом свет сумерек, льющийся из сада. Увидев его, молодые люди вздрогнули и отшатнулись друг от друга. Монах, однако, был изумлен куда больше их, да и, судя по лицам влюбленных, он мало напоминал мрачного преследователя, за которого они приняли его в первый миг. Ивета отпрянула и вжалась спиною в бревенчатую стену домика. Йоселин же продолжал недвижно стоять близ жаровни. Но молодые люди тотчас же вновь овладели собой — скорее от отчаяния, чем от присутствия духа.

— Умоляю простить меня, — взяв себя в руки, невозмутимо произнес Кадфаэль. — Я и не думал, что здесь меня ждут больные. Понимаю: вас, конечно, направил ко мне брат лекарь. Он знал, что я буду работать тут до повечерия.

Кадфаэлю, разумеется, ничего не стоило обратиться к ним по-уэльски. Но нежданные гости должны были, с Божьей помощью, и так оценить ту спасительную уловку, которую он столь поспешно им предлагал. В безвыходном положении сообразительность, как правило, обостряется. К тому же монах, в отличие от них, уже слышал шуршание женского платья за дверью, стремительно приближающиеся женские шаги, яростные и быстрые. Он встал у жаровни и, чиркая огнивом о кремень, принялся разжигать масляную лампадку. Не успел он справиться с этим, как в дверях появилась высокая, грозная фигура Агнес Пикар.