— И возможно, будет в этом права, — искренне сказал Кадфаэль. — Да простит мне Бог мою ложь!

— Вы не солгали. Если у Иветы и нет головной боли, то есть боль похуже — боль сердечная. — Юноша сердито запустил пальцы в копну льняных волос и припал головою к стене. — Что за питье вы ей дали?

В порыве чувств Кадфаэль вновь наполнил чашку и подал юноше.

— Попробуй! От такого зелья тебе тоже вреда не будет. Одному Богу ведомо, заслуживаешь ли ты его, повременим с выводами до тех пор, пока я не узнаю о тебе больше.

Ощутив вкус вина, юноша удивленно поднял брови. Они были выразительно изогнутые, словно крылья, и куда более темные, чем его волосы. Лоб и щеки юноши покрывал густой золотистый загар, свидетельствующий о жизни на воздухе и редкий у таких белокожих блондинов. Гость с некоторой опаскою рассматривал Кадфаэля. Глаза его были такими же лучезарно-голубыми, какими монах запомнил их у приюта Святого Жиля — точно васильки на пшеничном поле. Нет, этот парень не был похож на соблазнителя или обманщика, скорее напоминал школяра-переростка — искреннего, нетерпеливого, сметливого, но наверняка не умудренного опытом. Сметливость и мудрость не всегда ходят в одной упряжке.

— В жизни не пробовал лекарства вкуснее! Вы правда были необычайно великодушны к нам, да и на редкость находчивы, — тепло сказал обезоруженный юноша, — хотя ничего не знали о нас и никогда нас раньше не видели!

— Да нет, я уже видел вас обоих, — возразил Кадфаэль. Он принялся взвешивать и ссыпать в ступку различные травы для грудного эликсира, а затем взял маленькие мехи, чтобы раздуть пламя в жаровне. — Мне надо сварить микстуру от кашля, пока не началась вечерняя служба. Ты не будешь возражать, если я поработаю?

— Я вам мешаю. Простите меня! Я и так уже надолго оторвал вас от дела.

Но уходить гостю явно не хотелось: его сердце было переполнено всем случившимся, юноше требовалось поделиться с кем-то, но с кем? Разве что с таким вот совершенно случайным знакомым, с которым и свидеться-то, наверное, больше никогда не придется.

— Впрочем… Нельзя ли остаться?

— Разумеется. Ты же свободен сейчас, значит, можешь остаться. Ты служишь Юону де Домвилю, а он, как я себе представляю, не дает слугам спуску. Я ведь видел тебя, когда ты проезжал мимо приюта Святого Жиля. И госпожу я тоже там видел.

— Так вы были там? Что с тем стариком? Он не пострадал?

«Господи, благослови парня, он искренне беспокоится, — мысленно произнес Кадфаэль. — Сам в бедах по уши, а все ещё способен негодовать, когда попирают чужое достоинство».

— Нет, ни душою, ни телом. Несчастные, подобные ему, живут в таком унижении, что невозможно унизить их еще больше. Он и внимания не обратил на этот удар.

Любопытство помогло Йоселину отвлечься от собственных бед.

— И вы были среди них? Среди этих людей? И вы — простите, если я вас ненароком обижаю, — вы не боитесь среди них находиться? Не боитесь заразы? Меня всегда интересовало… Я думал: кто-то ведь с ними возится. Я знаю, они вынуждены жить вдали от людей. Но не могут же они обходиться совсем без человеческой помощи!

— Что касается страха, так в нем просто нет никакого смысла, — сказал Кадфаэль, всерьез призадумавшись. — Когда доходит до дела, страх исчезает. Разве ты отшатнешься от прокаженного, если ему понадобится взять тебя за руку или, наоборот, тебе его, чтобы вместе уйти от опасности? Сомневаюсь. Некоторые, быть может, так бы и сделали, но насчет тебя я сомневаюсь. Ты сперва сделаешь, что нужно, и только потом примешься размышлять. И тут уж бояться — попросту даром время терять.