Они сняли с него меч и кинжал, а потом для пущей острастки взяли его под руки. Но поскольку воинов было много, а он — один-одинешенек, связать его они поленились. Домвиль стоял рядом и мстительно ухмылялся. Он не соизволил даже наклониться, дабы подобрать своюсобственность. Симон бросил уздечку серой лошади и рванулся вперед, ему и предоставили поднять с земли ожерелье, с тем, чтобы вручить хозяину. При этом Симон бросил на Йоселина взгляд, полный сомнения и тревоги, однако не промолвил ни слова. Пикары смотрели на арестованного с явным злорадным удовлетворением. Эта помеха теперь устранена с их пути, и если будет угодно Домвилю, то юнец никогда уже никого не потревожит. Воровство, а также вдобавок попытка посягнуть на жизнь высокородного вельможи — хоть он и был уже отстранен от службы — запросто может стоить человеку головы.

— Он получит все, что положено по закону, — произнес Домвиль, устремив на шерифа повелительный взгляд.

— Этим займется суд, — коротко отозвался Прескот и повернулся к сержанту: — Доставьте его в замок. Мне нужно переговорить с сэром Годфри Пикаром и господином аббатом. Я поеду за вами следом.

Арестованный двинулся в путь с кротостью ягненка, повесив белокурую голову. Руки его без протеста покорились хватке двух дюжих воинов. Братия, гости и слуги расступились, освобождая проход. Шествие миновало толпу, и в воздухе повисла гнетущая тишина.

Брат Кадфаэль, как и остальные, продолжал в оцепенении смотреть юноше в спину. Трудно было узнать в нем того воинственного молодчика, который чуть ранее ворвался галопом на большой двор, или того отчаянного влюбленного, что проник в лагерь врага в надежде выработать и осуществить какой-то трудновыполнимый, фантастический план спасения девушки, слишком испуганной, чтобы пойти навстречу желаниям своего сердца. Кадфаэль слабо верил в такие внезапные перевоплощения. В порыве чувств он заторопился к воротам, боясь потерять из виду печальное шествие. За спиной у себя он услышал голос Симона Агилона. Тот спрашивал:

— Отвести его серую обратно в конюшню, сэр? Нельзя бросать бедное животное, оно-то ведь ничего плохого не сделало!

По его тону было не вполне ясно, верит ли он, что хозяин бедного животного совершил что-то скверное. Кадфаэль, однако же, решил, что вряд ли. Вряд ли он, Кадфаэль, единственный, у кого есть свои соображения насчет этой кражи.

Йоселин и его охранники уже приближались к мосту, когда последовавший за ними монах достиг Форгейта. Холм Шрусбери с его домами и башнями, вздымавшимися над городской стеной, освещал слабый и словно сырой солнечный свет. Справа вдали виднелся силуэт замка — той тюрьмы, куда конвоиры вели арестованного. Путь к городу и замку преграждал полноводный Северн. С самой середины лета шли обильные дожди, из-за потоков, бегущих из Уэльса, река сильно поднялась и затопила низкие берега островков. Течение сделалось быстрым. Передняя часть моста представляла собой отдельный подъемный мост, отрезавший в случае нужды доступ к городу. Сейчас он был опущен, и по нему двигалось много народу. В город везли последние дары урожая: плоды и коренья на корм скоту. Жители Шрусбери заботились о том, чтобы запастись на зиму. Возглавляли шествие трое всадников, еще трое замыкали его.

Йоселин же и его непосредственная стража шли пешком. Они двигались не быстро — какой арестант, будучи в здравом уме, будет торопить момент, когда за ним захлопнут дверь камеры, — но и не слишком медленно, юношу грубо подталкивали, если он начинал отставать. Повозки и пешеходы пропускали процессию, прижимаясь к противоположному краю дороги. Правда, некоторые из встречных проявляли такое любопытство, что забывали обо всем на свете.