— Надеюсь, вы вспомните по мере того, как я буду рассказывать. Это несколько сократит те объяснения, которые я должна вам дать.

Ее обаяние было слишком сильно, и, когда она, взяв меня за руку, усадила рядом с собой, мне захотелось, чтобы наша беседа продолжалась возможно дольше…

Рафаэль взглянул на часы.

— Однако! Уже половина одиннадцатого. Моя жена будет здесь около двенадцати. И мы уже не сможем предаваться воспоминаниям.

— Этого еще недоставало! — подумал я.

— Пойдем, пройдемся. Там мне будет легче рассказать тебе историю принцессы Манипурской, я хочу сказать — Апсары. Хоть ты и не очень чувствителен, но приготовься растрогаться, правда, я отнюдь не претендую, чтобы вызвать у тебя слезы, которые неоднократно выступали у меня на глазах в продолжение этого страшного рассказа.

Мы снова вернулись к нашим креслам на террасе кафе, предшествуемые двумя слугами, которые несли на подносах внушительное количество графинов и бутылок.

— Вам, наверное, показывали королевский дворец?

— Да.

— Тогда вы знаете, — сказала она, — все те места, где я прожила двенадцать лет, — годы эти были и, вероятно, останутся самыми счастливыми годами моей жизни.

— Моя маленькая девочка, — сказал я, — надо верить в жизнь.

— Чтобы исполнить свой долг, вовсе не обязательно верить в жизнь! — сказала она с выражением мрачной силы, которая делала ее прекрасной. — Вы, наверное, видели в Пномпене зал для танцев и, быть может, заметили вдали большое желтое здание, где помещаются танцовщицы?

— Да, мне его показали, но я там не был.

— Туда входить воспрещается. Вход охраняется часовыми. Вот в одной из этих комнат в одно прекрасное утро, много лет тому назад, проснулась маленькая трехлетняя девочка, и самое раннее ее воспоминание — солнечное утро, голубое небо, деревья с золотыми плодами, крупные цветы, красные и белые. О том, что могло быть до этого, я почти ничего не помню, ничего не помню о ночи, о дымных ночлегах, о темных силуэтах, сновавших взад и вперед, о толчках, больно отзывавшихся во всем моем измученном теле.

До шестнадцати лет я была только танцовщицей, как и другие, одной из пятисот танцовщиц его величества короля Камбоджи, одной из этих бедных девочек, судьба которых так похожа на блестящую и короткую жизнь бабочек.

Но по мере того, как я подрастала, внешне подчиненная тем же обязанностям, что и мои товарки, я заметила кое-что, что привело бы в восторг многих молодых девушек. Но меня это испугало. Королевские танцовщицы, lokhon'ы, с ранних лет обречены на крайне размеренный образ жизни. Начинающие должны утром и вечером проделывать свои упражнения, благодаря которым приобретают необходимую для наших танцев гибкость. И если какая-нибудь из подруг забывала проделать нужное движение, на нее начинали кричать, а то, случалось, пускали в ход и тростниковую палку. Вскоре я заметила, что, как бы рассеянна я ни была, наша надзирательница не позволяла себе проделывать со мной того же.

В остальном я, как и все ученицы нашего класса, получала те же пять пиастров месячного жалованья; комната моя была такая же, как и у других, там я съедала ту же пищу, что и они, в те же часы приносимую той же «байя». Но мало-помалу я стала убеждаться, что циновки, на которых я спала, сделаны из более тонкой соломы, чем у остальных, что мои шарфы и сампуа сделаны из более легких тканей, что байя, прислуживавшая мне, умудряется добывать для меня самую вкусную рыбу, самые свежие цветы, самые сочные плоды мангового дерева. Танцовщицы наши обязаны сами убирать после представлений свои шкафы и сундуки.