Севастьян предпочел остаться голодным, и Иона последовал его примеру. У них был с собой небольшой запас, но это они сохранили на завтра, решив перекусить утром, уже в седле.

Костров разводить не стали — поленились. И ни о каком крове над головой тоже не позаботились. Татары, погонявшие коней, что тянули платформу с турой, весь вечер обихаживали коней. А те двое, что занимались телегой, даже не потрудились распрячь лошадок и отпустить их пастись, так что этим пришлось заняться Ионе.

Второй день пути прошел так же трудно и неприятно, как и первый. Севастьян бледнел, кусал губы, от досады и тоски ему хотелось рыдать, и только гордость не позволяла ему поддаться панике. Иона зорко поглядывал по сторонам, высматривая возможную измену. Пока что бунта в отряде не назревало. Это потому, что Москва все еще недалеко. Ее притяжение ощущается до сих пор. Если отряд вздумает бунтовать и попытается убить командира-боярина и разбежаться, возмездие Москвы настигнет почти каждого из преступников, а кара за мятеж будет ужасной. Как бы ни были грубы эти люди, они боятся смерти — и особенно боятся мучений. Всем им так или иначе доводилось испытывать боль, а такие вещи не забываются. Даже если душа позабыла — тело вспомнит.

Нет, настоящая опасность начнется, когда Москва останется позади, и потянутся леса, начнутся болота, а затем — неплодородные поля Ливонии. Вот там держи ухо востро и жди беды!

* * *

Хуторок показался впереди неожиданно. Ничто не предвещало скорого появления человеческого жилья. Не встречалось ни пастбищ, ни возделанных под лен полей, ни даже дороги приличной. Так, мелькали порой между деревьями тропки, однако такие вытаптывали не только люди, но и животные.

Но вот деревья расступились, и на поляне мелькнула крыша. Крытое дранкой строение, небольшое, приземистое, обнесенное простеньким забором. За забором явно шевелилась какая-то жизнь.

В отряде присвистнули.

— А здесь, ребята, небось и куры водятся, — заметил кто-то.

Москва осталась теперь далеко позади. К Феллину никто не торопился — помирать, даже геройски — не хотелось. Авось опоздают к осаде, так и вовсе помирать не придется. И получит каждый прощение и малое денежное вознаграждение, как и было обещано самом начале от воеводы Петра Шуйского.

На командира почти не обращали внимания. Севастьян Глебов не слишком досаждал своим людям. Ехал поблизости на лошади, помалкивал, в общих трапезах не участвовал. Да и повода поговорить не выпадало.

Волонтиры допустили одну ошибку. Они не наблюдали за своим командиром и к середине пути так и не знали, чего можно ожидать от молодого боярина. А вот Севастьян смотрел за каждым их шагом, запоминал их лица, их голоса, ловил каждую интонацию. Он знал, что настанет такой момент, когда ему придется убить одного из них, чтобы остальные начали ему повиноваться. И тщательно высматривал в общей массе того единственного человека, который являлся ключом ко всем прочим.

Их тайного предводителя. Того, в чью сторону каждый косит глазом, выверяя: так ли поступает, так ли говорит.

Когда впереди мелькнул хутор, Севастьян сказал Ионе:

— Это Юшка.

Юшкой звали красивого, сравнительно молодого человека. У него не было нескольких пальцев на левой руке, но, судя по всему, потерял он их в драке, а не под ножом палача. Юшка производил странное впечатление. Он почти все время молчал. Его лицо, правильное и точеное, обладающее почти античной красотой, достойной мраморной статуи, оставляло, тем не менее, неприятное ощущение. От него исходила невероятная тяжесть, как будто все, к чему ни прикасалась юшкина двупалая рука, превращалось в чугун.