– Охоту надо прервать, – произнес я.

Дюамель глубоко вздохнул, а его пальцы забарабанили по столу.

– Говоришь, ты врач, а не охотник? – произнес капитан, проведя рукой по лицу и оглядывая меня с каким-то странным сожалением.

– Этими словами я вас и встретил, – согласился я, переходя на формальное «вы».

– Вот ты все открещиваешься от своей родни, но вот она – ваша порода! – сокрушенно воскликнул капитан. – Твое лицо изменилось с тех пор, как эти двое бедолаг попрошайничали своей байкой. Не будь ты сыном Оноре, я бы выяснил, в чем же тут дело. Но я знаю уже этот взгляд, и бесполезно там биться. Не хочешь говорить начистоту – не надо. Но уж старик Жак будет с тобой откровенным – тебе здесь не место!

Ударив рукой о стол, я резко поднялся, не в силах обуздать поднимающийся гнев.

– Да, не место! – вспылил я. – Но я прибыл, потому что в лесах погибают наши дети!

И эта ошибка меня захлестнула. Дыхание стало неподвластным. Горло сжалось, и голова раскалывалась из-за приступа ярого гнева. Моя тоска и страх из-за сына были так велики, что я не позволял себе ни на мгновение предаться воспоминаниям. Как только появилась малейшая брешь, вся стойкость и самообладание покинули меня. Дюамель что-то говорил – его губы шевелились, но я не слышал ничего, будто бы прямо над ухом раздался выстрел и оглушил меня. В нос ударила едкая сера. Я оперся рукой о стол, чтобы не упасть наземь.

Капитан поднялся с места и помог мне опуститься. Слишком поздно я ощутил, как щеки горят от слез, пролитых от неконтролируемого страха за свое дитя. Жак продолжал что-то говорить, но я не слышал его.

– Удачи в охоте, – сиплым и сорванным голосом произнес я.

Это последнее что я помню из тех дней, проведенных в лагере.

* * *

18 ноября 1764 года я вернулся в Святого Стефана и сразу слег. Простуда разбила меня. Первые несколько дней лихорадка не отпускала, все тело обливалось холодным липким потом. В ту тяжелую пору мук и испытаний мой милосердный ангел-хранитель в лице мениэра Янсена заботился обо мне с поразившим меня усердием.

Однако был еще один постоянный посетитель, который хмуро супил свои брови. Хоть он и сидел несколько поодаль от нас обоих, забравшись на стол и болтая ногами в воздухе. Он не шибко радовался моему возвращению, но мне все равно было большим успокоением видеть своего сына живым и здоровым. На его коленях лежал Алжир и бил хвостом.

– Думал, вы ненавидите охоту, – говорил Питер, сидя на крае моей постели.

– Я тоже так думал, – отвечал я, придерживая тарелку лукового супа перед собой. – Но, как выяснилось, я ненавижу охотников.

Питер добродушно усмехнулся в бороду.

– Поправляйтесь и возвращайтесь к нам, – произнес мениэр.

Я кивнул и продолжил трапезу, сидя в кровати. Именно в это время Алжир решил размяться и бесшумно прыгнул на пол. Лю глядел то на меня, то на доктора Янсена, затем скучающим взором обходил мою спальню. Такому непоседе явно опротивела жизнь взаперти. Пока я предавался тягостным мыслям об участи сына, Алжир прыгнул мне на кровать, боднув локоть с такой силой, что тарелка опрокинула все содержимое до последний капли прямо на меня. Лю рассмеялся, быстрее болтая ногами. Питер метнулся ко мне с опаской, но я отмахнулся.

– Все в порядке, – заверил я своего ментора. – Он уже не был горяч.

Алжир, видимо, до крайности довольный своей проделкой, вышел прочь, и Лю спрыгнул со стола, поспешив за ним.

– Все равно перестилать пора… – с неохотой я встал с кровати.

– Найдите какие-то другие развлечения для мальчика, ваша светлость, – молвил Питер, наполовину высунувшись в проем двери и жестом подозвав служанок.