Лавочник стал щелкать своими пальцами, иссеченными старыми рубцами, и Лю сперва попросту вторил за ним, а затем, что повергло меня прямо-таки в оцепенение, мой мальчик продолжил отщелкивать заданный ритм с такой безукоризненной точностью, что мне стало не по себе.

Казалось, он бы щелкал и щелкал еще целый день, но, когда его живой и юркий взгляд наткнулся на медвежонка, Лю прекратил ненужное отбивание ритма и требовательно протянул ко мне руку.

* * *

Визгливый заливистый лай разносился под каменными сводами подземелья. Молодняк безумно полюбил Лю, а он его. Сын играл со щенками, и радости мальчика не было предела. До чего же тепло и отрадно моему сердцу было слышать, как глухонемой Лю мычал, смеялся и как будто бы пытался говорить.

Но был среди нас и тот, кого к игре не приглашали из-за скверности его нрава. Приходилось делать вид, что попросту незаметно, как долговязый ублюдок скалит свою морду, поскуливает и зазывает к себе в игру. Этот гад решил, что все уже позабыли, как он грызся со своими сродниками в детстве, так что о том, чтобы пустить Лю поиграть, не могло быть и речи.

* * *

Благодатная погода продолжалась вплоть до конца сентября. Царящее раздолье, особенно когда грянул бордовый листопад, просто не оставило мне выбора. Практически все время я проводил вне стен госпиталя, хоть и трудился на его нужды.

Мы с Лю гуляли в лесу. Любование здешними красотами отрадно врачевало душу и разум. Длинные стволы чернели в стоявшем осеннем зареве. Нет-нет, я и оглядывался: не ковыляет ли где вразвалку горбатый Слепыш, и, положа руку на сердце, был рад не найти никаких его следов.

Лю не терял своего любопытства ни на секунду, и подобно тому, как аппетит разгорается от долгих прогулок, так же и исследовательское начало пробуждалось во всей мере.

Мой мальчик охотно находил ягоды и цветы, причем даже не собирался их срывать, просто хватал меня за бежевый рукав сюртука и подводил к кустику или скоплению мухоморов, чьи шляпки ярко пылали. Сын не отпускал меня до тех пор, пока доподлинно не убеждался в том, что я внимательно оглядел со всех сторон его находку и в полной мере восхитился ей. В таком и только таком случае Лю отпускал меня, но все равно лишь до поры до времени, и спешил уже переворачивать какой-нибудь камень в поисках здоровых слизней горчично-болотных цветов.

Воздух пьянил. Сон сделался крепче. Пробуждения стали легче, намного легче. Все чаще мой ум либо милосердно безмолвствовал, позволяя предаться всерасстилающемуся покою, либо дарил добрые мирные сновидения.

Одно из таких я записывал, сидя в кабинете и распахнув окна настежь. Что-то мне подсказывало, что никакие резкие осенние ветра, несмотря на свою правомерность и своевременность, не обрушатся сегодня на мои угодья.

Моя вера была вознаграждена – за окном разливалась чудная заря, сверкая драгоценным янтарем в небесах. Торжество, разыгрывающееся над нами, лилось мерным мягким светом в открытые окна.

Мы с сыном решили завтракать прямо в кабинете. Мальчик стянул лимонную тарталетку и направился в дальний угол к креслу с желтой обивкой, где на нас глядели все это время два медовых глаза.

Лю показал невозмутимому и величественному Алжиру пирожное, на что кот отреагировал вполне под стать своей природе. Ловким захватническим движением кот смахнул дольку на пол, и та упала плашмя. Алжир победоносно взирал сверху на добытую им и абсолютно ненужную дольку, которую он хотел цапнуть просто так, безо всякой на то причины. Исполнив свой искренний кошачий порыв, Алжир продолжил оставаться гордым и отчужденным наблюдателем.

Лю, к слову, ничуть не огорчила порча пирожного. Напротив, мальчик, кажется, даже обрадовался, что кот с ним согласился немного поиграть. Широко улыбаясь, сын подошел к столу.

Лю потянулся к чернильнице-рыбке и пресек мне возможность закончить мысль.