— Хм, да, конечно, — бормотнул он, проскользнув мимо меня к машине. — Покой, отдых, поменьше волнений. — И испарился.

Вечером я ужинал в гостиничном кафе с Верноном и Фини. Оба подозревали, что я рассказал им про бомбу далеко не все, и целый вечер допрашивали, хотя прямо в сокрытии фактов не обвиняли.

После ужина я поднялся в свою новую комнату. Мики лежал с газетой на кровати.

— Пойди поешь, — сказал я. — Что наша детка?

— Встала. Как ты думаешь, у нее все шарики на месте?

— Она что-нибудь выкинула?

— Да нет. Просто в голову лезут мысли.

— Это от голода. Пойди перекуси.

— Слушаюсь, ваше детективное величество, — сказал он и ушел.

В соседней комнате было тихо. Я постоял у дверей, затем постучал.

— Войдите, — раздался голос миссис Херман.

Она сидела у кровати с пяльцами и вышивала на желтоватой тряпке каких-то ярких бабочек. Габриэла Леггет ссутулилась в качалке в другой стороне комнаты, хмуро разглядывая сжатые на коленях руки — сжатые так крепко, что побелели костяшки пальцев и расплющились подушечки. На ней был твидовый костюм, в котором ее похитили, уже очищенный от грязи, но все еще мятый. При моем появлении она даже не подняла головы. У миссис Херман от вымученной улыбки на щеках сдвинулись веснушки.

— Добрый вечер. — Я старался говорить повеселее. — Инвалидов, похоже, у нас поубавилось.

Габриэла не ответила, но сиделка тут же оживилась.

— И правда, — воскликнула она с наигранным воодушевлением. — Миссис Коллинсон, раз она встала с постели, больной уже не назовешь… даже немного жаль… хе-хе-хе… такой приятной пациентки у меня никогда не было… наши девушки, когда я стажировалась при клинике, часто говорили: чем приятнее пациентка, тем быстрее она уходит от нас, а всякие зануды живут… я хочу сказать, остаются на наших руках… чуть ли не до скончания века. Помню еще…

Я скорчил физиономию и показал головой на дверь. Слова застряли у нее в горле. Лицо покраснело, потом побледнело. Она бросила вышивку, поднялась и дурацки забормотала:

— Да, да, именно так. Мне надо проверить… ну вы знаете что… Извините, на несколько минут отлучусь.

Она быстро засеменила к двери, боком, словно боялась, что я подкрадусь и наподдам ей коленом.

Когда дверь закрылась, Габриэла подняла глаза и сказала:

— Он умер.

Она не спрашивала, а скорей утверждала, но по сути это был вопрос.

— Нет. — Я сел на стул миссис Херман и вытащил сигареты. — Жив.

— Не умрет? — Голос у нее был все еще хриплым от простуды.

— Врачи считают, выживет, — преувеличил я.

— Но останется… — Вопроса она не докончила. Ее хриплый голос показался мне довольно равнодушным.

— Да, останется полным калекой.

— Еще лучше, — сказала она, обращаясь скорее к самой себе, чем ко мне.

Я улыбнулся. Если я не переоцениваю свои актерские таланты, в моей улыбке было лишь веселое добродушие.

— Хорошо вам смеяться, — сказала она печально. — Но от этого не отшутишься. Не выйдет. Оно существует. И будет всегда. — Она посмотрела себе на руки и прошептала: — Проклятие.

С другой интонацией это слово могло бы показаться мелодраматическим, до смешного манерным. Но она произнесла его как-то машинально, без всяких эмоций, словно по привычке.