— Тут не из-за чего волноваться. Как и у многих, у вас на этот счет идиотские понятия. К тому же вы привыкли к наркотикам. Правильно?

Она кивнула.

— А наркотики, — продолжал я, — подавляют половые потребности, притупляют желание, поэтому естественные, нормальные желания других людей начинают казаться ненормальными. Эрик же слишком сильно любил вас, был молод, видимо, неопытен, а значит — неловок. К чему выдумывать что-то ужасное?

— Дело не только в Эрике, — объяснила она. — Это касается всех мужчин. Не подумайте, что я хвастаюсь, будто много о себе понимаю. Я знаю, что некрасива. Но я не хочу быть порочной. Не хочу. Почему мужчины… Почему все, с кем я…

— Вы случаем не обо мне говорите? — спросил я.

— Нет. Вы же знаете, что нет. Зачем надо мной смеяться?

— Видите, есть исключения. Кто еще? Мадисон Эндрюс, например?

— Вы с ним мало знакомы или мало про него слышали, иначе бы не говорили.

— И то правда, — согласился я. — Но при чем тут проклятие? Значит, у него такая натура. Он что, был очень настойчив?

— Скорее смешон, — сказала она с горечью.

— Давно это было?

— Года полтора. Отцу и мачехе я ничего не сказала. Мне… мне было стыдно, что мужчины так ведут себя со мной, и…

— А откуда вам известно, — проворчал я, — что с другими женщинами они ведут себя по-другому? Откуда вы взяли, что вы такая уж особенная? Если бы у вас был необычайно острый слух, вы бы сейчас услышали, как тысячи женщин в Сан-Франциско жалуются на то же самое, и Бог знает, может, половина из них — даже искренне.

Она отняла у меня свои руки и выпрямилась. Щеки у нее порозовели.

— Сейчас я и на самом деле чувствую себя глупой.

— Не глупее, чем я. Я вроде бы считаюсь сыщиком. С самого начала я верчусь, как на карусели, вдогонку за вашим проклятием, прикидываю, как оно будет выглядеть, когда мы встретимся лицом к лицу, — и все не могу догнать. Но скоро догоню. Потерпите недельку-другую.

— Вы хотите сказать…

— Я докажу, что ваше проклятие — сплошная чушь, но только на это потребуется несколько дней, может быть, недель.

Глаза у нее стали круглыми, она дрожала, боясь мне поверить, хотя ей очень хотелось.

— Значит, договорились, — сказал я. — Как вы собираетесь жить?

— Я… я не знаю. Вы мне правду говорите? Неужели все это кончится? И я буду… Вы действительно…

— Да. Вам не трудно вернуться на некоторое время в дом над бухтой? Там вы будете в достаточной безопасности, а делу это поможет. Мы бы прихватили миссис Херман и одного-двух из наших людей.

— Хорошо, — согласилась она.

Я посмотрел на часы и встал:

— А сейчас ложитесь спать. Мы переберемся завтра. Спокойной ночи.

Она прикусила нижнюю губу, собираясь что-то сказать и одновременно стыдясь говорить, но наконец выдавила:

— Мне понадобится морфий.

— Само собой. Какая у вас дневная норма?

— Пять… десять гран.

— Совсем немного, — сказал я и как бы мимоходом спросил: — Он доставляет вам удовольствие?

— Боюсь, я слишком далеко зашла, чтобы об этом думать.

— Начитались газет Херста, — сказал я. — У нас там будет несколько свободных дней, так что, если хотите вылечиться, — я к вашим услугам. Дело несложное.

Она неуверенно рассмеялась, странно кривя губы.