Неожиданно в ноги герцогу бросился юноша, держа в руках какой-то свиток, видимо прошение. Галеаццо Мария оста новияся, не скрывал недовольства, но не принять прошение в такой праздничный, святой день он не мог. В тот же миг с двух сторон к нему метнулись темные фигуры, и Томмазо еще не разглядел, что происходит, а его рука уже начала искать на поясе меч, которого там не было.

Юноша, преградивший дорогу герцогу, все еще стоя на коленях, выхватил из свитка кинжал и вонзил тому в живот с криком: «Смерть тирану!» На Галеаццо Марию обрушился шквал ударов кинжалами с трех сторон, и, пока охрана при шла в себя и бросилась на помощь, тело герцога, пронзенное более двух десятков раз, рухнуло на землю.

Отважная троица, увидев, что цель достигнута и герцог мертв, стала отступать к выходу, нещадно коля кинжалами тех, кто становился на пути. Поднялась суматоха, паника, человеческое море, стиснутое стенами собора, забушевало не давая слугам герцога добраться до убийц, Томмазо все же удалось это сделать, он сбил с ног одного, а остальное сделала толпа, затоптав его. Но и остальным убийцам не удалось убежать — они были схвачены у выхода из собора.

Вскоре стали известны их имена: Джироламо Ольджатти и Карло Висконти. Юношу, который был затоптан толпой, звали Джованни Лампуньяни. Все трое были учениками старого учителя античной истории из университета, Кола Монтаны, сумевшего внушить им, что следует расправиться с герцогом тираном, как некогда сенаторы расправились с Цезарем Учитель рассчитывал таким образом восстановить в Милане Амброзийскую республику. Но убийство герцога не вызвало народных волнений, и, еще до того как его пришли арестовать, Кола Монтана принял яд. Убийц герцога повесили перед замком Сфорца, затем тела четвертовали и их части разбросали по всему городу.

По Милану ходили рассказы о знамениях, пророчивших близкую смерть герцогу, и о причине, по которой он пошел на службу в собор, не надев под одежду защитный панцирь, чем, возможно, мог бы спасти себе жизнь. «Панцирь под одеждой меня сильно полнит!» — вроде бы заявил герцог, рассматривая себя в зеркале перед выходом в город, и снял его.

Смерть герцога способствовала планам Томмазо отправиться в Рим, к Папе. Он поспешил на виллу и, к своему удивлению, застал там Бертольдо, вместе с Никколо старательно вычерчивающего на бумаге непонятные знаки.

— Оставь нас одних, — грозно обратился он к Бертольдо, после чего тот, сразу как-то сгорбившись и словно став меньше, спешно покинул комнату.

Томмазо проводил его недовольным взглядом: «Проклятый чернокнижник! По нему плачет костер в Риме. И если бы он не был так тесно связан с Никколо в последнее время, я ему с удовольствием это устроил бы. — Он тут же одернул себя: — В борьбе за чистоту веры с ересью и колдовством не должно быть ничего личного».

— Чем ты занимаешься? — раздраженно заговорил Томмазо. — Ведь герцог мертв и мы теперь свободны! Я еду в Рим, ты возвращаешься к семье, да и от должности библиотекаря в Павии тебя никто не освобождал.

— Хорошо, Томмазо. Езжай в Рим, а мы с Бертольдо отправимся в Павию завтра утром, — кротко согласился Никколо.

— Ты берешь с собой этого чернокнижника? — удивился Томмазо. — Этим ты ставишь под удар себя и свою семью — им рано или поздно займется инквизиция.

— Без него я не смогу закончить работу над манускриптом Папы.

От этих слов Томмазо остолбенел, а придя в себя, буквально взорвался:

— Герцог мертв! Уже не надо работать над проклятой рукописью и я ее отвезу в Рим, передам Папе, что давно должен был сделать.