— Вот и решили сегодня утром…

— Да, решили сегодня утром, — Гартан потер лоб. — Сегодня утром он будет повешен. И ничто уже не сможет этому помешать. Я должен выполнять законы. И я должен быть беспристрастен. Есть закон, и нет никакой возможности его обойти. И это… Это правильно. Иначе быть не может. Что-то не понятно?

— Понятно, чего тут не понять? А что сказала госпожа Канта?

— А госпожа Канта сказала, что человек, струсивший настолько, что поднял руку на женщину, не должен был рождаться. И уж жить он не должен во всяком случае… — Гартан зажмурился. — Но если бы она сказала что-то другое, если бы попросила бы для него помилования, то я…

— То вы бы ей отказали? — предположил Коготь.

— Да, отказал бы, — в голосе наместника звякнул металл. — Да он, кажется, и сам не хочет жить. Он даже не попытался защищаться, бросил оружие и позволил себя связать.

— Они такие, эти трусы, — губы Когтя изогнулись в ироничной улыбке. — Готовы убить девушку, поднявшую тревогу, а потом без возражений пойти на эшафот.

Гартан не ответил.

Ему нечего было сказать, он ничего не смог придумать в оправдание Барса из Последней Долины.

Ничего.

А тот даже пальцем не пошевелил, чтобы спастись, сидел молча в подвале донжона и смотрел на огонь масляной лампы. Он даже есть отказывался первые дни, потом, правда, согласился.

Похоже, он просто не хотел жить. Просто не хотел жить.

И ничто не могло его заставить изменить решения.

Барс хотел умереть, думал Гартан.

А Барс умирать не хотел, но у него не было выбора. Его честь не позволяла ему ни объяснить что-либо наместнику, ни попытаться спастись. Он ведь в замок не просто так пришел, он специально девчонку из Моховки искал. Хотел долг наместнику отдать. И отдал. И как всегда, не так, как хотел.

Барс случайно узнал, что Рысь не просто так в услужение в замок пошла, с умыслом. Или присоветовал кто, или своим умом дошла, только решила она отомстить пришлым за резню у Брода, за поборы, за безнаказанность инквизиторов. Ясно ведь, что все это с попущения наместника творится, что он во всем виноват. Вот и пошла девка, яд приготовив, за все обиды мстить.

Вначале стирала в слободе, потом потихоньку познакомилась с кем-то из гарнизона замка, постаралась, хорошо постаралась, чтобы любовник ее к себе забрал, разрешение у Канты выпросил. Стала на кухне помогать, ее даже к господской еде допускать стали. Еще бы немного — и все бы у нее получилось.

Нельзя было мешкать, Барс в замок пробрался, нашел Рысь, стал уговаривать, а она… Она закричала, стала звать стражу, и что оставалось? Объяснять? Гнуть спину перед наместником и рассказывать, что ради спасения его милости от дуры-девки сюда явился? А ее бы все равно казнили за умысел. Не могли не казнить, так закон велит. Когда Барс по молодости в столице да в старых провинциях счастья искал, законы хорошо изучил.

И суть наместника тоже хорошо понял. Потому и ударил Рысь ножом. Так она хоть без пытки умерла и без четвертования…

Когда за ним пришли и дверь камеры открылась, Барс двумя пальцами загасил фитиль лампы, встал с охапки сена, служившего ему постелью, и вышел в коридор.

Ему даже руки не стали связывать, чувствуя, что он не побежит.

Советник Траспи, склонный к церемониям, выгнал к виселице барабанщиков, приказал собрать население слободы и тех людей Последней Долины, что жили сейчас возле замка и обслуживали его обитателей. Он бы даже речь сказал, если бы Гартан прямо не запретил ему устраивать из казни балаган.

— Просто повесить, — сказал наместник.

Коготь тоже не пошел к виселице, встретил Барса у замковых ворот, молча посмотрел ему в глаза и коротко кивнул.